Dear God! Спасибо тебе за то, что ты есть, за твое терпение и за подарки.
Если в новом году ты припас для меня радость, здоровье и деньги - это очень здорово; а можно, я кое-что у тебя попрошу?
Мне уже очень хочется понять, кто я такой, зачем я здесь и как это сделать. Самое же интересное, ну. А если ты расскажешь мне об этом так, чтобы я не смогла этого не услышать - ваще будет прекрасно. Только, если можно, без боли и экстрима - я у тебя хорек-паникер, помнишь?
Если у тебя для меня что-то другое - пусть будет оно, и еще мир во всем мире Чингизида и Стрейнджера, и чтобы все были здоровы.
Спасибо тебе до неба, жду ответного письма - что я могу подарить тебе на Новый год и вааще.

Ксена привезла мне в подарок Гарри Поттера на английском.
И я понимаю его с любого места, где бы ни открыла.
Представляете себе?
Несколько лет назад я смотрела сериалы по-английски с русскими субтитрами.
Потом - "Друзей", которых знала наизусть - уже с английскими субтитрами, поначалу останавливая каждую минуту, рыдая и ругаясь, тупя и запинаясь; к десятому сезону - почти без пауз.
Потом - "Вашу маму", понимая с пятого на десятое даже с мультитраном, пропуская бОльшую часть шуток.
Сейчас я могу читать. Гарри Поттера. Медленно и со словарем, но - могу!
Невероятнейший кайф.

совсем короткая история, чисто для поднятия настроения

У вас бывало так, что, случайно глянув в книгу соседа по транспорту, вы находили там нечто настолько занятное, что сходу зачитывались, и, дойдя до конца страницы, подпинывали незнакомца - ты скоро? я все, - а он кивал или извинялся, что так долго, перелистывал дальше, и вы пропускали свою станцию просто потому, что...
...скорее всего, не бывало. Мы все-таки очень четко отслеживаем свои границы, и постоянно пингуем пространство сигналами "свой-чужой"; например, если мы куда-то едем компанией в метро, я раз в пять-шесть минут (окей, разв две-три минуты, а то и чаще) пересчитываю своих, сопоставляю полученное число с начальным и выдыхаю: все здесь, никто не потерялся. И ладно бы только когда с детьми еду; но ведь и со взрослыми - тоже...
Но иногда границы сносит, да. Иногда мир кажется дружелюбным, как домашний щенок (нет, Лолличка, не как твоя зубастая хрюконятина, которая либо грызется, либо носится и грызется - а как ребенок лабрадора, ласковый и игривый, который если и прикусит разок - то по неосторожности, и сам испугается этого). И случайный сосед по транспорту становится спутником - хоть и на пару остановок, до перехода.
Как-то раз я ехала куда-то, уже не вспомню, куда и когда. Вагон метро был почти пустым - лето, отпуск, день, - я сидела с краю скамейки, напротив меня стояли две женщины - видимо, ехали откуда-то из гостей или в гости, чуть хмельные, хихикали; одну не помню, а вторая была одета в хлопковое платье - светлое, очень простое, недлинное, прямое, с кармашками на груди, похожее на удлиненную мужскую военную рубашку, только приталенную. Тогда такого не носили, и в этом платье эта женщина была не просто хороша и оригинальна - она казалась воплощением лета и радости жизни. Мы встретились глазами - и проулыбались друг другу все время пути; а когда я встала выходить, она подошла ко мне и спросила: "Почему вы со мной смеялись?" - "Потому что у Вас под платьем будто бы купальник, а в волосах - будто бы полевые цветы", - ответила я, и до сих пор жалею, что не сказала: "Потому что сейчас в мире никого нет прекраснее вас".
А сеголня словила смешинку - такую, какие летают по воздуху в очень хорошо знакомой и уже очень давно смеющейся компании; только от совершенно не известных мне девушек. Мы вошли на одной станции, шлепнулись на сиденья напротив, одна девушка уже досмеивалась, а вторая явно не собиралась останавливаться; внезапно ей понадобилось поправить носки. Она сняла ботинок, потянула носочек вверх - и тут я взглянула на нее, и меня накрыло чужой радостью, весельем, чуть пьяным, совершенно беспредельным. Бооооже как мы ржали - встречаясь глазами, прыскали от друг дружьего взгляда, и девочки вовсе не могли остановиться, потому что ладно сами - но когда незнакомая тетя напротив начинает хохотать в голос, это заводит круче, чем вовремя показанный палец. Я, конечно, взрослый и мудрый, поэтому быстро сунула голову в книжку и хихикала туда пол-перегона, а потом успокоилась, и на девочек старалась больше не смотреть. Поржали чуть-чуть, и будет.

у меня на столе лежит ключ из чужой квартиры, ключ от ничего; на нем цифирка. когда-нибудь я набью его на левом плече - и это будет значить "вблизи вещи не такие, какими кажутся издалека" и кое-что еще; ужасная банальность, а как же.

Мы с родителями переехали в Царицыно в 1991 году, когда мне было шестнадцать; окончательно съехала я оттуда в 2001, в двадцать пять; то есть десять лет я там прожила. Гуляла с собакой - медленно стареющей, потом совсем старенькой; нам обеим не нравилось дорожно-машинное Царицыно, мы привыкли к вольному лесному Бирюлеву. Соседка Марина приучила нас гулять на кладбище - там и осколков стекла не было, и людей почти не встречалось, а значит, она могла спустить с поводка своих мастин-наполитан без риска кого-нибудь покалечить.
Марина меня интересовала ваще всегда. Во-первых, она была дивным говорителем в самом высоком смысле этого слова - парой фраз могла рассмешить, изумить, напугать и снова рассмешить. Сейчас вокруг меня все так разговаривают, а раньше почти никого такого не было - чтобы и смешно, и глубоко, и со знакомыми цитатами, в общем, в лучших традициях ЖЖ. Во-вторых, она жила в своем собственном ритме: выходила с собаками в два-три часа ночи, вставала заполдень, нигде не работала - и, как я думала, занималась чем-то очень интересным. В-третьих, у нее было очень много животных.
В Подмосковье есть Парк птиц - маленький частный зоопарк; я думаю, что его создал человек, которому в детстве не разрешали ни рыбок, ни птичек, ни собачек - и вот он вырос, заработал денег и оторвался по полной программе.
Таким отрывом мне казался Маринин дом. В самый пик у нее было четыре собаки и десяток кошек (и сколько-то котят), и со стороны это выглядело совершеннейшим раем. Мне очень хотелось с Мариной сблизиться, но какие общие интересы могли у нас быть? Мне шестнадцать и я вся в понтах, комплексах, рванине и булавках, а у нее свой собственный ритм жизни.
К моим девятнадцати мы вместе гуляли с собаками: поднимались вверх по Веселой улице до парка, обходили его по кругу и спускались вниз к дому, а потом засиживались на лавочке за разговорами. Марина рассказывала, а я офигевала - и от открытости ее, и от того, как интересна ее жизнь, и от того, что взрослый рассказывает мне о себе - как настоящей! Говорю же, это был натуральный оффлайновый ЖЖ.
Когда осенью похолодало, мы переместились к Марине домой - я сидела там, окруженная котами и собаками, и слушала, и проповедовала Светлые Идеи (почти все мои знакомые в юности хотели спасти мир или, наоборот, взорвать его ко всем чертям, а главное, абсолютно точно знали, как это надо сделать). Тогда оказалось, что, подбираясь к человеку поближе, находишь совсем другое, чем предполагал, общаясь с ним издалека - это очень, очень простое правило, работает оно ваще всегда, но я каждый раз об него удивляюсь.
Но все это было потом, когда похолодало. А тем первым летом мы просто гуляли и сидели на лавочке, иногда закинув собак домой. Был май, вокруг пахло жасмином и звучало соловьями; Марина рассказывала, а я слушала.

у меня на столе лежит ключ из чужой квартиры, ключ от ничего; на нем цифирка. когда-нибудь я набью его на левом плече - и это будет значить "вблизи вещи не такие, какими кажутся издалека" и кое-что еще; ужасная банальность, а как же.

Мы с родителями переехали в Царицыно в 1991 году, когда мне было шестнадцать; окончательно съехала я оттуда в 2001, в двадцать пять; то есть десять лет я там прожила. Гуляла с собакой - медленно стареющей, потом совсем старенькой; нам обеим не нравилось дорожно-машинное Царицыно, мы привыкли к вольному лесному Бирюлеву. Соседка Марина приучила нас гулять на кладбище - там и осколков стекла не было, и людей почти не встречалось, а значит, она могла спустить с поводка своих мастин-наполитан без риска кого-нибудь покалечить.
Марина меня интересовала ваще всегда. Во-первых, она была дивным говорителем в самом высоком смысле этого слова - парой фраз могла рассмешить, изумить, напугать и снова рассмешить. Сейчас вокруг меня все так разговаривают, а раньше почти никого такого не было - чтобы и смешно, и глубоко, и со знакомыми цитатами, в общем, в лучших традициях ЖЖ. Во-вторых, она жила в своем собственном ритме: выходила с собаками в два-три часа ночи, вставала заполдень, нигде не работала - и, как я думала, занималась чем-то очень интересным. В-третьих, у нее было очень много животных.
В Подмосковье есть Парк птиц - маленький частный зоопарк; я думаю, что его создал человек, которому в детстве не разрешали ни рыбок, ни птичек, ни собачек - и вот он вырос, заработал денег и оторвался по полной программе.
Таким отрывом мне казался Маринин дом. В самый пик у нее было четыре собаки и десяток кошек (и сколько-то котят), и со стороны это выглядело совершеннейшим раем. Мне очень хотелось с Мариной сблизиться, но какие общие интересы могли у нас быть? Мне шестнадцать и я вся в понтах, комплексах, рванине и булавках, а у нее свой собственный ритм жизни.
К моим девятнадцати мы вместе гуляли с собаками: поднимались вверх по Веселой улице до парка, обходили его по кругу и спускались вниз к дому, а потом засиживались на лавочке за разговорами. Марина рассказывала, а я офигевала - и от открытости ее, и от того, как интересна ее жизнь, и от того, что взрослый рассказывает мне о себе - как настоящей! Говорю же, это был натуральный оффлайновый ЖЖ.
Когда осенью похолодало, мы переместились к Марине домой - я сидела там, окруженная котами и собаками, и слушала, и проповедовала Светлые Идеи (почти все мои знакомые в юности хотели спасти мир или, наоборот, взорвать его ко всем чертям, а главное, абсолютно точно знали, как это надо сделать). Тогда оказалось, что, подбираясь к человеку поближе, находишь совсем другое, чем предполагал, общаясь с ним издалека - это очень, очень простое правило, работает оно ваще всегда, но я каждый раз об него удивляюсь.
Но все это было потом, когда похолодало. А тем первым летом мы просто гуляли и сидели на лавочке, иногда закинув собак домой. Был май, вокруг оглушительно пахло жасмином и звучало соловьями; Марина рассказывала, а я слушала.

хотя она и не так чтобы про счастье - но пытаться писать сейчас, в болезни, когда голова моя предлагает весьма странные вещи - значило бы просто испортить любую другую историю
так что эта сказка будет про придуманное сказочное место, куда я прячусь, когда мне нехорошо - много лет думала, что такого у меня нет, и внезапно догадалась, что вот же оно, хотя и не выглядит сказочным

Когда я заболеваю - вот как сейчас, не тяжело, но неприятно, - мне хочется спрятаться.
Раньше хотелось ласки, внимания, заботы - а потом от мужа подцепила привычку затыриваться на время болезни, и штоп никто не трогал. но чтобы были рядом - на случай, если мне захочется чаю.
И в это время я обычно представляю себе квартиру.
Маленькую ничью нору на Шаболовке или Спортивной - там, где старые московские дома, невысокие и красивые, и тенистые дворики с раздолбанными качелями.
Маленькая темная прихожая с открытой вешалкой. Напротив входа - зеркало, за ним - выступ туалета-ванной, короткий коридор - и кухня, маленькая, но очень светлая, с большим окном. В ней кресло на одного (в семье АнныМарты такое называется диваном и на нем сидят вдвоем - ну да там все худенькие) и маленький стол перед ним, а напротив - несколько шкафиков кухонной мебели, все белое, всего очень мало. От входной двери направо - единственная комната, небольшая, темная, с невысокими потолками и старой темной мебелью - не антикварной, а просто старенькой. Направо от входа - тахта, не узкая, но и не слишком широкая; укутана бежевым клетчатым плетом, очень мягким и теплым, а поверх - большая подушка в белой наволочке. И два слоя тряпок на окнах: тюль и штора.
И там только я.
Я не живу в этой квартире, и прихожу туда очень редко - так, что в ней пахнет солнцем и немножечко пылью, и спокойствием. Я снимаю плащ и сапоги (молчать, господа офицеры, это моя сказка!), прохожу в комнату и падаю на тахту лицом вниз, и мои длинные волосы (я сказала, молчать!) рассыпаются по подушке
И - ни-ко-го.
Никаких звуков. Никакой музыки в голове. Никакого лишнего света и зрелищ. Я даже не уверена, есть ли там книги и работает ли там холодильник, и понятия не имею, кто там убирает. Это место, где мне не надо ни за что отвечать, оно просто ждет меня и делает тишину и спокойствие, когда мне плохо.
А когда я отдыхаю и высыпаюсь, я оттуда ухожу.
В реале я привела бы туда друзей, завела бы там котов, кого-нибудь поселила бы пожить, кому-нибудь дала бы ключи для "если больше негде", ну и сама носилась бы там периодически с ведром и тряпкой. И место паузы превратилось бы в еще одно место тусовки.
А пока оно придуманное - оно только мое.
В выпускных классах школы у нас была учительница литературы - лет сорок ей точно было на тот момент. Умная, острая, ироничная, красивая, постоянно провоцировала нас на дискуссии, не давала мне спать, никому не давала закиснуть, в общем, отжигала - тока в путь. Про нее поговаривали с жалостью: "Такая замечательная - и никого у нее нет, живет одна", и нам, семнадцатилетним, у которых весь смысл жизни был в том, чтобы с кем-нибудь ее разделить, казалось, что хуже участи просто и быть не может: приходишь в квартиру - одна; ужинаешь - одна; устраиваешься с любимой книгой под вязаным пледом в свете торшера на высокой ноге - одна; какой ужас, как не повезло.
Нам не приходило в голову, что наша учительница ежедневно выкладывается на работе; что она общается с диким количеством человек, большинство из которых совершенно не настроено ее слушать; и что, приходя домой, она может просто не хотеть никого рядом с собой. Вернуться туда, где вещи лежат на своих местах; поужинать, чем хочется; устроиться с книгой под пледом в свете хоть бра, хоть торшера, а хоть и подсветки с кпк; и чтобы ни-ко-го.
В юности мне не приходило в голову, что счастье может быть и таким тоже.

еще одно про любовь, а как же

Однажды я раздевала мужчину и не чувствовала никакой неловкости. Свитер не зацепился ни за подбородок, ни за нос; ремень расстегнулся в одно движение; джинсы соскользнули и упали на пол, а когда он успел снять носки - я не помню (потом оказалось, что он тоже, как и я, читал это старинное "мужчина без одежды и в носках выглядит жалко и нелепо, поэтому успейте их снять до того, как вы с партнершей начали раздеваться").
И он тоже прекрасно знал, как надо снимать с меня одежду и как расстегиваются эти хитрые крючочки. И я тоже ни в чем не застряла.
И меня не волновало, что мое тело некрасиво. Мне вообще было не до того. Никто в моей голове не сидел с попкорном, приговаривая: "Ну-ну, а теперь руки вверх, и не забывай вовремя стонать. Кстати, вы нелепо смотритесь, ты в курсе?" Ничего этого не было. Вообще ничего не было, кроме меня и мужчины.
Сиииильно потом, перелистывая свою голову в поисках счастливых моментов, я поняла и меня торкнуло: из чувака, которому все время приходится смеяться над собой, чтобы не сойти с ума от ненависти к себе, неуместному и неловкому, я превратилась в девушку, у которой все получается: у нее не падают продукты мимо рук, у нее не рвутся чулки в самый неподходящий момент, она аккуратна и реактивна ровно настолько, насколько ей это надо. А даже если что-то идет не так - это не трагедия, а обычная жизнь.
Младшая моя дочь Виктория Сергеевна унаследовала от меня дурацкую неловкость, неумение заводить друзей, неспособность думать на шаг вперед.
Я переросла, и она перерастет.

работу мне пока не прислали, посуду я всю помыла, нужно реорганизовывать некоторую часть пространства - и я предвкушаю, как буду это делать. разберу вещи в большом ящике, своем личном большом ящике комода, где лежат всяческие штуки-для-приятного-времяпрепровождения - краски, альбомы и еще вот узнаю что еще, - разложу бусины по большим категориям, чтобы понять, сколько мне, собственно, нужно коробок-для-бусин, - и зажарю индейкино мясо.
а сейчас просто пью кофе, сваренный на молоке, курю электронную сигарету и наслаждаюсь паузой в делах.
Марусичка милая спровоцировала вспомнить еще один момент щастя, и я запишу это сейчас, потому что вечером, скорее всего, не будет времени - и как же это сладко, скажу я вам, когда сейчас у меня времени дофига на полениться, а вечером не будет совсем, а потом снова будет много-много, а потом опять не будет, потому что я займусь чем-нибудь чудесным - бусинками, буковками, разговорами, снами, или вот наконец попробую приготовить низкотемпературный паштет - все, кто делал, пишут, что это охуенно вкусно.

Даше было года полтора, а может, чуть больше - может, два, может, ближе к трем, я уже не помню. Болтала она месяцев с восьми, не затыкаясь, но звучала ее речь как инопланетянский язык - даже интонации были неясными. Потом мы соотнесли некоторые звукосочетания с некоторыми предметами, поняли, где кошка, а где мама, что дать, а что нет, но диалога с дочкой пока не получалось - я плохо осваиваю языки.
Конечно, она к тому моменту успела несколько раз переболеть. Особенно нам запомнился тот вечер, когда у полугодовалой Дашки был запор, а мы, трое взрослых - я, Серега и Юлька, - понятия не имели, что делать, и позвонили в детскую неотложку. Кстати, бирюлевская детская неотложка - дивная вещь, ни разу мы ее не вызывали, а вот звонили проконсультироваться - постоянно; нам отвечала одна и та же дама, немолодая и очень мудрая, и от одного ее голоса нам становилось спокойнее. И тогда мы тоже позвонили, описали симптомы, дама порекомендовала сделать ребенку клизьму, объяснила, как, мы поблагодарили, повесили трубку и уставились друг на друга:
- Как мы сами-то не догадались?
У Сереги был опыт выращивания детей, а мы с Юлькой в точно такой же ситуации спокойно прокакали мелкого котенка - но вот что делать с запертым младенцем, не сообразили вааще.
Это я к тому, что болезнь собственного младенца может выключить голову напрочь, до состояния полной растерянности.
И вот представьте себе: полуторагодовалая, а может, двухлетняя Даша подходит ко мне и говорит:
- Мама у ме'я бо'ит га'ава.
И я срываюсь вверх, кричу "ура" и пляшу качучу, потому что все, закончилось время, когда оно не может сказать, чего у него болит, и теперь - йих-ха-а!

(простите все, кто из-за глюков ЖЖ видит этот пост уже в третий раз)

две недели прошло; пора завершать круг, а чота не хочется. по последним, а дальше как пойдет.
ужасно-преужасно интимное, а то чойта я все пересказываю то, о чем уже когда-то.

У меня был повторяющийся кошмарный сон: метро. Станция фиолетово-оранжевой ветки - типа Китай-города, но не она, - куда войти можно, а выйти - хуй. Если уж завернул за угол, поехал или пошел вниз - все, так на платформе и останешься (я останусь, понятное дело), до пробуждения будешь пытаться выйти на поверхность - нифига не выйдет. Максимум, чего мне удавалось достичь - уехать с нее, и ехать-ехать-ехать так же тоскливо, как до этого сидеть-сидеть-сидеть на станции. Как-то раз я выехала оттуда на поезде - ура, щасте, поверхность, белый снег, воздух, люди - БЛЯ! я проехала свою станцию и теперь мне выходить в Сибири и возвращаться пешком в Бирюлево!
В общем, это был самый настоящий кошмар про метро, такой же занудный, как и про школу, и такой же безвыходный, и очень пугающий меня снаружи, уже после пробуждения.
Однажды - уже не помню, почему - я написала об этом в комментах у Марты. Скорее всего, там говорили о страшных снах - и этот кошмар так меня достал, что я не постремалась о нем рассказать, хотя тогда еще мы ни разу не встречались в реале.
"Знаю я это метро", - написала мне в ответ Марта. - "Неприятное место, но не опасное, и уехать оттуда можно куда угодно".
Я тогда решила: если еще раз туда попаду - поищу там ее и попрошу показать выход (это если не хватит решимости уцепиться за ее рукав и сказать: "А можно я тут возле побуду, а то страшно шопиздец?").
И в следующем же кошмаре таки да, попала, нашла, увидела. Марта сидела на чем-то высоком, болтая длинными тощими ногами в чулках таких же разноцветных, как и ленты, из которых было сшито ее пальто, махала мне рукой и играла на деревянной дудке. Я не помню, уцепила ли ее за рукав, но помню, что она то ли вывела, то ли показала мне выход из метро в летнюю степь - и это было а-ху-ен-но. Огромное бело-голубое небо, море солнца и высокая золотистая трава с пушистыми верхушками - такую очень любят снимать фотографы. И это вместо бесконечных туннелей, серых людей и поезда, который прямо сейчас уезжает без меня!
Проснувшись, я еще неделю ходила счастливая: выход есть, а страха больше нет.
С тех пор я попадала в это метро, и из него - дальше, иногда в страшные места, иногда в интересные. Но, кажется, никогда больше не застревала; а если и застревала - меня перестало это пугать.


Вторая история - про меня-беременную-Дашей.
У нас с мамой всегда были острые и напряженные отношения, обоюдоострые. Мы слишком похожи - как она со своей мамой, как я с Дашкой, - поэтому нам трудно любить друг друга безопасной и не ранящей любовью.
Но, когда я носила Дашку, мы иногда могли общаться. Во-первых, мама боялась мне навредить; во-вторых, меня почти никогда не было у них дома - я приходила туда ночевать, если не находила более интересного варианта, ну и, соответственно, отсыпалась там днем; в-третьих, все выходные мама была на даче.
Каждый день по пути с работы мама покупала мне два кило мандаринов - она всегда умела выбирать продукты, и это были самые вкусные мандарины в этой части Вселенной. Я сжирала их за сутки, поделившись с родителями парой долек. На следующий день мама приносила еще два кило.
(их же она притащила мне в роддом, и я возрыдала горько: по мнению врачей, я обязана была начать доиться, а цитрусовые категорически несовместимы с молоком)
Как-то раз я ехала из каких-то гостей, точно помню - на мне был белый свитер, в котором я ездила в Питер - так что, может быть, даже из Питера; кажется, мы с мамой не виделись дней несколько; я позвонила предупредить, что скоро приеду, и в числе прочего сказала, что мне ужас, жуть как хочется селедки, и что ты, мама, выбираешь и разделываешь селедку лучше всех в этом мире, и еще у тебя самое вкусное картофельное пюре.
И когда я доехала домой, меня ждали Они: идеальная селедка - в меру жирная, в меру соленая, без единой косточки, порезанная на одинаковые красивые кусочки, - и нежнейшее картофельное пюре. Вещи, которых в тот момент мне хотелось больше всего на свете.

потому что ужасно хочется спать, а еще потому, что у меня рухнул диск цэ и Сережечка все, конечно, починил, но теперь нужно приводить в порядок "рабочий стол" - заваливать его ярлыками, разбирать документы, - а жутко хочется спать, и история будет про это.

Я ужасно не люблю работать и ужасно люблю спать.
Не, не так.
Больше всех удовольствий жизни я люблю спать - даже больше, чем есть.
Не, опять не так.
Общепринятый рабочий режим сводит меня с ума. Что значит - как все встал в семь и поехал к девяти на работу? Для что? Ладно, пока я была молодая и глупая, то думала, что действительно все так живут и никакого другого выхода нет - кроме как выйти замуж за дипломата, не работать, сидеть дома в пушистом красном халате и красить ногтики; но для этого я была недостаточно красива и образованна, а значит, мне предстояло Работать Как Все.
А все, меж тем, мечтали ваще не работать.
Потом я стала постарше и повнимательней. А потом кончила учиться, уволилась из универа и осела дома - мне поставили комп и давали денег за то, что я любила делать больше всего и в то время, когда я хотела это делать.
И началось щасте.
В семь утра ложиться, в три часа дня вставать, работать ночью - писать буковки и рыть интернет, - и никуда не ехать. И ничего не надевать. Летом трусы, зимой пижама.
Это был год роскошнейшего разврата. Потом эта шикарная работа кончилась, я устроилась в офис, покрутилась там два с половиной месяца, ифсьо.
Потом была Дашка, потом была Вика, многолетний недосып, а потом я обнаружила, что уже снова пишу буковки и мне снова за это платят. Не так чтобы много - но зато мне не надо никуда ездить, ни во что одеваться, ни под кого подстраивать свой рабочий ритм. Так на так вышло бы, если б я ездила куда-то перекладывать бумажки и разговаривать с людьми: в цифрах я, может, и больше бы заработала, но все ушло бы на няню, одежду, дорогу, еду, домработницу, доктора, а также собаку, чтоб все охраняла мелкие милые радости - просто штоп поднять себе настроение.
Ибо я-движущийся-в-жаворонковом-режиме - существо крайне несчастное, озлобленное и больное.
А зато я-фрилансер - толстый румяный вполне довольный жизнью зверь.
Это все была длинная и совершенно не обязательная преамбула - просто распизделась, пардоньте.
Каждое утро я, проспав когда три, а когда четыре часа - как повезет, - встаю в семь двадцать по будильнику. Правда, иногда я к этому моменту сплю часов шесть - тогда просто подскакиваю, лучась аццким жизнелюбием, и несусь в детскую с воплем: "Петушок пропел ку-ку, дети, в школу собирайтесь!" Но обычно я туда все-таки вползаю и тяну: "Дееееееевочки, вставаааааайте, а то будет как вчерааааааа..." Вокруг меня визжат коты: ты уже пять секунд как встала и еще никого не покормила!!!
Спать хочется больше, чем писать. Спотыкаясь и чертыхаясь, насыпаю котам еды - каждому своей, а котов у меня четыре. Теперь можно и в туалет - если его не успели занять дети. Кстати, один туалет на семью из четырех человек - это очень мало; иногда у нас образуется очередь.
Ставлю чайник, делаю Сереге кофе (растворимый; не понимаю) и бутерброд-с-собой-на-работу (не то чтобы я такая заботливая жена - но если уймусь, то усну, и кто тогда будет подпинывать детей?). Спрашиваю у Даши, изволит ли она сожрать свой творожок (ортопед прописал ребенку кальций, вот я и пользуюсь случаем). У Вики ничего не спрашиваю - она сова, и утром есть просто не может.
Спать к этому моменту хочется поменьше, тем более что дети обязательно вытворяют что-нибудь, гхм, адреналиновое.
- Семь сорок пять! - взвиваюсь я. - А вы еще ваще никак! Зубы-чистить-марш!
Дети уходят в ванную, где ссорятся до семи пятидесяти пяти - пока их не выгоняет СергейЮрьич, еще более сонный, чем я.
- Сережичек, - жалуюсь. - Я спала всего три часа, мне сейчас так плохо!
- Мгм, - отзывается возлюбленный супруг. - Ты-то сейчас спать ляжешь...
И это совершеннейшая правда. В восемь десять крайний срок отстучат маленькие пяточки, отзвенят юные смешные голоса, захлопнется дверь за возлюбленным супругом - и я вернусь в комнату с приоткрытым окном и разобранной постелью.
Там будет темно и прохладно. Я скину то, во что куталась с утра, и нырну под стенку, под два тяжелых пледа; свернусь под ними, подоткнув вокруг себя, со всех сторон плотненько; взобью и переверну свою и Серегину подушки. Проверю, рядом ли телефоны - вдруг кто-то вздумает с утра порадовать меня звонком. И рухну в подушки, завернусь в пледы с головой, и подумаю: "Господи, хорошо-то как!!!"
Я - человек без амбиций, без особенных талантов, без карьерных целей и обычно без денег. Каждое утро моего буднего дня начинается с острейшего щастя: я засыпаю, когда все уйдут.

а ведь была совершенно уверена, что расскажу другую историю - что-нибудь про влюбленность, ну а как же; но увидела у Ларки - и поняла, что буду говорить про это, простите все, кому поперек.

Я совсем плохо переношу боль. Она сводит меня с ума, превращая в визжащий кусок мяса, ничего не понимающий, ничего не соображающий, ничего не могущий, кроме рыдать и просить, чтобы это прекратили. Самой пойти туда, где точно будет больно - для меня совершенно немыслимо; именно поэтому у меня плохие зубы, и именно поэтому я в очередной раз пропустила иглоукалывание (то, что я вообще на него ходила - невероятный героизм отдельно взятой тушки).
Когда я ужасно-преужасно-хочунимагу жаждала ребенка, мне не особенно приходило в голову то, что выталкивать его придется через очень маленькую дырочку. ( дальше идет длинный текст, подобные которому вы наверняка уже читали - редко кто никогда не рассказывает, как рожал  )
Когда наконец перестает болеть - это настоящее счастье.

каждый вечер, дописывая очередную историю, я думаю, что больше ничего не вспомню. И к следующему вечеру припоминаю, например, две.
главное - не рассказывать их до конца. моменты щастя - так моменты, только те, в которые было хорошо. и остановить себя - не говорить, например, что история про сидя на красивом холме кончилась девятимесячной депрессией на тему "если я не живу в Праге - нафига тогда всё", и это было не просто тяжело и противно - это было упущенное время, а я, казалось бы, уже не в том возрасте, чтобы так безобразно растрачиваться; зато депрессия кончилась пинком от Стрейнджера, после чего начались действительно интересные времена.
в общем, моменты - значит, моменты.

В моем детстве между нами с папой никогда не было особенной близости. Сейчас я понимаю, что он зверски уставал - инженерные войска, начальник какого-то проектного объединения, большая ответственность, много людей в подчинении, ну и сам по себе мой папа не стремился к излишней близости с теми, с кем не мог разговаривать на равных. Моя старшая сестра была у него первым ребенком, ему было интересно с ней возиться; к моему появлению он уже наигрался и ждал ващета сына, с которым можно будет делать всякое мужское понарошку и всерьез - но не склалось. Так что вкладываться в меня - противненькую, рыхлую, трусоватую, не особенно сообразительную, да еще и обожающую ябедничать, - для него не было никакого смысла. И сил тоже не было.
Я же папу, наоборот, обожала, и чем дальше - тем сильнее. Некоторые люди на этом вырываются далеко вперед - начинают, к примеру, прокачивать мозг, чтобы общаться с любимыми людьми на равных, или там бегать по утрам вместе с, или еще что-то делать - но я была слишком ленива, и нравились мне совсем другие вещи, так что я папу просто обожала, а делала то, что нравилось мне самой, а не ему.
1990-91-92 годы были интересными. Ко всему прочему, мама моя тогда из младшего научного сотрудника никому не известного НИИ внезапно стала членом чего-то, что я никак не могла запомнить - какого-то районного руководящего учреждения, то ли муниципалитета, то ли префектуры (like a mother - like a dauther, мама тоже сейчас не вспомнит, где я училась и работала). А папе сначала задерживали зарплату, а потом и вовсе отправили "в запас" - то есть на военную пенсию, - на полгода раньше срока. Раньше у нас всегда была мама при папе, а внезапно стал папа ни при делах ваще.
Он высококлассный специалист, и тогда был, и тем более - сейчас; работу он нашел довольно быстро; точнее, на него моментально вышли люди, которые затребовали его себе на хорошее место. Но сколько-то времени папа провел в совершенно непривычном состоянии: всем вокруг было чем заняться, кроме него. Моя старшая сестра первый раз вышла замуж и была вполне себе счастлива, я училась и тусовалась, мама вела насыщенную социальную жизнь - а папа думал о том, как его вышибли из армии.
Тогда я ему внезапно стала интересна, потому что готова была его не только слушать, но и говорить: ты нужен, ты крут, ты силен; посмотри, как на тебя смотрят бабы на улице, посмотри, как тебя слушают мои подружки; все будет хорошо (ну или что-то вроде того).
Однажды поздно вечером он не пришел домой, а, наоборот, позвонил. В общем, у него с некоторых пор организм совсем спиртного не любил - уплывал с очень небольшой дозы; наверное, папа где-то выпил с бывшими сослуживцами; факт, что звонил он из комнаты милиции на Курском вокзале, куда дошел совершенно пьяный на автопилоте, и откуда потребовал, чтобы я приехала и его забрала.
Мне было лет шестнадцать, родители еще считали меня, хгм, приличной девочкой, хотя я уже вполне могла надраться дешевого спиртного, а после доехать домой на автопилоте же с другого края города. То есть мне просьба папы забрать его в полночь с Курского вокзала показалась совершенно естественной, я начала собираться - но мама почему-то оказалась сильно против, вызвонила сестриного мужа и попросила его съездить за папой.
И он съездил, и успел - хотя ему было сильно дольше и неудобнее ехать, чем мне, - и привез домой папу в совершенно разболтанном состоянии.
Мы были на кухне под ярким светом лампы-для-готовки, кажется, я делала чай, а папа покачивался на табуретке и рассказывал сестриному мужу, как он его любит. И хотя все по отдельности - абсолютная зыбкость жизни, мамино раздражение, папин хмель, непонятный мне сестрин муж, а также необходимость ходить в школу, - совершенно мне не нравилось, все это вместе слилось в "ухты!": папа тоже может признаваться в любви и вообще вот он тут сидит живой.
Как я уже рассказывала, у нас тогда постреливали. А несколькими годами раньше папа сильно опоздал с работы, вернулся заполночь и под газом - потравленный газовыми баллончиками, избитый и утративший часы. Дошел домой на автопилоте. Потом долго лежал в госпитале - лечил последствия отравления. Так что папиного возвращения было вполне достаточно для счастья; а то, что он может вслух говорить о любви, было и вовсе феерической радостью.
Вот примерно с тех пор я внутри себя подпрыгиваю: "ты пришел домой живой, УРА!" - каждый раз, когда ко мне возвращаются. Этого по-прежнему вполне достаточно для счастья, короткого и насыщенного, но совершенно настоящего.

Эта история закончилась папиным же "А ведь, когда ты выйдешь замуж и уйдешь, мне будет тебя не хватать", - сказанным мне то ли на следующее, то ли на послеследующее утро, когда я готовила ему еду. Эта фраза сделала мне щасте-на-долгие годы.
Стоит ли уточнять, что я весьма неплохо готовлю.

и опять другая история, не та, которую хотела рассказать еще позавчера, а та, которую рассказывала всем, кто не успел сбежать в то время, как это со мной произошло. С тех пор у меня поменялись люди, и вполне возможно, что вы этой истории еще не слышали и в календарь ко мне не заглядывали.

Итак, двухтысячный год. Все детство я пыталась сосчитать - сосчитывала и моментально забывала, - сколько мне будет лет в двухтысячном году и доживу ли я до него вообще; оказалось, двадцать четыре. Мои внутренние часы переключились на новое тысячелетие, я потихоньку привыкала к фразе "в прошлом веке", сказаной про прошлый год. Моя жизнь поменялась вся разом ваще, у меня исчезло очень интересно продуманное будущее, но это не расстроило меня, а освободило.
Когда это случилось, я шла на работу. Жила я тогда на Нагорной, а работала - на Кропоткинской, ехать было минут двадцать пять - и это тоже было совершенно ново; до того я жила в Царицыно, а работала подалеку от Сходненской, час пятнадцать неудобным маршрутом или полтора - удобным, с возможностью поспать по дороге. Плюс - теперь мой рабочий день начинался с одиннадцати утра, и можно было не подрываться в семь по будильнику; правда, и оставалась я в офисе до восьми вечера, но это было даже приятно: последние два часа компанию мне составлял только охранник.
Это было очень интересное время, когда будущее представлялось мне туманным и почему-то радужным.
А еще у меня никак не начинались месячные, зато внезапно стало тошнить по утрам. Мы с подружками подумали, что это неспроста, и что неплохо бы выяснить, отчего так происходит - но все как-то руки не доходили.
И вот я шла на работу и увидела дверь в метрошный кабинет УЗИ. Тогда на многих центральных станциях висели плакаты с мужиком, держащимся за живот, и надписью: "Начни с УЗИ" , и стрелочкой: кабинет - туда. Один такой был раньше в переходе с Боровицкой на Библиотеку Ленина, ну я и пошла. Дома выпила положенные четыре стакана воды, как раз пока ехала - прошло сколько надо времени, - и по дороге на работу заглянула в узишный кабинет. Легла на кушеточку, мне по животу заелозили датчиком, и следующие несколько мыслей все были про то, как бы не обоссаться. Полтора литра, ну!
- Есть беременность, четыре недели, - сказал узист, и я заплакала.
- Серьезно? И картинку дадите? Ухтыздорово! - что-то в этом роде я, наверное, и говорила, а может, просто глупо хихикала - сейчас не помню.
Помню, какая щисливая у меня была рожа, когда я вышла из кабинета; как странно посмотрела на меня девушка, ждущая под дверью того же самого - когда полтора литра дойдут до мочевого пузыря и можно будет узнать, да или нет. Не помню, как доехала до работы, не описавшись - но там всего один перегон и метров пятьсот от метро.
Года два, а то и три до того я ужасно, до истерических слез, хотела ребенка. И я, конечно же, понятия не имела, как оно будет - а то б, наверное, не решилась, - и мне, конечно же, было страшно - выдавить из очень маленькой дырочки очень крупный предмет, который окажется живым человеком, с которым потом придется иметь дело всю свою жизнь! - но мой страх не имел значения.
Это было абсолютное "да", и только оно и было важно.

У этой истории есть спин-офф, маленький отдельный сюжет. Будучи уже довольно заметно беременной, я попросила знакомую астрологиню составить натальную карту на меня, а также на ребенка по дате зачатия (да, я точно знала день). И астрологиня сказала тогда:
- У Вас очень интересный ребенок, подарок - видите вот тут и вот тут? Хорошо, что Вы не сделали аборта - подарки нельзя выбрасывать, это всегда плохо заканчивается.
Она мне тогда много интересного рассказала, что-то совпало, что-то нет; но вот это, про подарок, я запомнила.
И когда Данька сводит меня с ума, я напоминаю себе, что ващета это не она мне обязана жизнью, а я - ей. Вот эта самая моя крутая жизнь с любовью, чудесами и интересными людьми началась, когда я ревела от щастя в переходе с Боровицкой на Библиотеку - оттого, что узнала про Дашку.

Сегодня будет маленькая, но очень личная, банальная, и оттого немного стыдная сказка про поворот головы. Ну и про влюбленность тоже - это очень смешно, но, несмотря на некоторую свою эмоциональную тупость, я не могу пока припомнить ни одного момента счастья, не связанного с.

(апдейт: есть один, завтра расскажу. но он снова будет про Стрейнджера, бгг)

Так вот, дело было между 1996 и 1998 годом - потому что в девяносто шестом эти книги начали выходить, а в девяносто восьмом я уже не жила в Царицыно.
А когда это произошло - как раз жила. Район мне этот не нравился: во-первых, рядом рынок, то есть вонь и толпы людей, а также мыши; во-вторых, чтобы жить там, родители переехали из обожаемого мною Бирюлева, где был лес, воздух и все мои друзья - то есть Наташка Фы. В-третьих, я, конечно, оценила удобство жизни прямо у метро - но прелесть конкретно этого места так меня и не тронула. Сейчас только я понимаю: райончик-то - как мне нравится: старые четырехэтажные дома с широкими пролетами и двухэтажные дома с деревянными лестницами, странные улицы, интересные дворики, старые магазины; сейчас я даже поностальгировать могу - по снесенному деревянному дому в парке "Сосенки" и по самому парку, по старому военному складу, который был таинственным-домом-с-черными-окнами, а стал обычным жилищем - а когда я там жила, все меня раздражало. Все было непривычным, не таким, а, значит, "не как надо".
Если мое детство было отчаянно скучным временем, то юность - беззащитным. С одной стороны - рухнул гребаный совок, и жизнь славабогу стала хоть сколько-то непредсказуемой. С другой - это была непредсказуемость класса "доберешься ли ты сегодня домой или получишь пулю в спину" - в 1992 году, когда мои родители переехали в Царицыно, там ночами постреливали. К 1996--7-8 году, понятное дело, стало спокойнее, но у меня все равно было ощущение, что будущего нет, причем для всех.
Понятное дело, я подсела на фэнтези - а кто тогда не.
А на выходе из метро Царицыно, в длинной части перехода, ведущей к электричкам, была книжная лавка, где я скупала все новинки. Тупо шла после работы (действительно довольно тупо - попробуйте иначе передвигаться в толпе, прущей на электричку в час пик), сворачивала не туда, останавливалась у ларька - и зырила на книги, а потом покупала бумажное лекарство от безнадежности и неуверенности. Так я обрела, например, Угрюмову - вначале три книги из тетралогии, а потом, несколько лет спустя - четвертую.
Можете себе представить чувства человека, который через два года после того, как перестал надеяться, покупает последнюю книгу тетралогии? Я визжала и прыгала прямо в переходе, и кричала "ура", и прижимала книгу к груди, и опять визжала, но это совсем другая история - про то, как в первый день после того, как мы привезли Дашку из роддома, я спустилась в переход за книжкой и обрела щасте.
Так вот.
Однажды после работы я свернула к книжному ларьку и купила новенькое - благо, новенького было то ли три, то ли четыре тома; если понравится - будет, что читать; если не понравится - ну так что ж, новый автор - всегда лотерея.
Новенькое было облечено в обложки с аутичными уродами в простынях и чалмах, но это меня не удивило. Тогда внешность книг мало кого интересовала; все привыкли, что обложка - это ни про что.
Открыла книгу я еще в переходе, как всегда - мне нужен был способ не видеть пути до дома. Перед текстом шло предисловие - я его пролистала, как всегда; обычно в предисловиях пересказывали содержание книги, а нафига мне спойлеры? Уткнулась в текст - и пошла...
...и попала с первой же фразы: "Никогда не знаешь, где тебе повезет". Не помню, как дошла до дома, ничего не помню, кроме счастья-до-охуения: это не последняя такая книга!
Да, это был Макс Фрай. И да, мне немедленно захотелось за него замуж (Марта, прости!) - просто чтобы быть рядом с человеком, который умеет такие тексты, в которых происходят такие чудеса.
Никто. Никогда. Так. Со мной. Не разговаривал.
Никто никогда так не описывал мир, да и такого интересного мира я еще не видела. Ни от каких других текстов прежде у меня не возникало ощущения: "Как охуенна жизнь! Какие мы юные, всемогущие и бессмертные!"
Собственно, я именно за это люблю книги Фрая - для меня они все о любви мира и человека, и о бессмертии; лучшее средство, чтобы повернуть голову в правильную сторону.
Тогда же мне дико захотелось быть рядом с чудесами. Но для начала для щастя хватило самого факта: чудеса возможны, здесь, сейчас, в моем мире, в моей жизни.
И да, с тех пор я читаю предисловия, но если в них попадаются спойлеры - пролистываю до текста.

Сегодня я вымотан и обессилен, а значит, и история будет о соответствующих временах.

Год приблизительно 1993-94, второй курс педулища, ранняя весна. Мы недавно подружились и уже очень близки с Юлькой, мы практически не расстаемся, после учебы зависаем то у меня, то у нее; ни у меня, ни у нее нет постоянного бойфренда, и это очень достаёт; мы все время безответно влюблены в кого-нибудь прекрасного (каждая в своего), и нам обеим хочется, чтобы нас любили "за гланды", чтобы кто-то стелился нам под ноги и исполнял любую нашу прихоть (для каждой - свою, сабо сомой). А пока мы смотрим сентиментальные фильмы под мороженку и печеньки.
В тот день я поздно легла, с утра забила на педулище - никуда не пошла, спала под пледами, затащив туда свою собакку; днем проснулась поздно, поняла, что Юлька уже здесь (у нее, наверное, были запасные ключи от квартиры моих родителей), оделась и выползла в коридор, сонная, ничего еще не соображающая, мрачная, как всякий ночной зверь после пробуждения. А на кухне - Юлька, чай делает; а в углу сидит моя одногруппница, которую Юлька привела в гости, чтобы меня развлечь и порадовать; а на столе - мои любимые печеньки, "вагон вилз" с карамелью.
И вот только что было тоскливо и одиноко, а тут уже все сами пришли и всё с собой принесли, осталось только умыться, чтобы стало совсем здорово.