Крыся

Как выглядит работа моей головы изнутри.
Во-первых, насчёт блядского цирка я не шучу - шоу идёт каждый день. Иногда - в сопровождении оркестра (особенно впечатляют литавры), иногда - с хором (толстые полураздетые гимнастки изображают кабаре и подпевают солисту).
Во-вторых, внутри правого уха - Язвительный Комментатор, он же Критик, мой внутренний трепач, который сидит с огромной книгой и всё, всё, всё рассказывает, объясняет, иногда говорит моим голосом, когда я не успеваю его отследить.. В последний примерно год я называю его Тыжмоязаичка, он сначала обижается и замолкает (ура мне!), а потом выдаёт что-нибудь очень нежное и действительно рабочее - я называю эти формулы-цитаты "внутренний мем"; оказалось очень приятно рассказывать их наружу. Вообще у Тыжмоейзаички отличная память, правда, на мои ошибки прежде всего; но когда он в хорошем настроении - я становлюсь очень смешным собеседником самой себе.
В-третьих, в голове сверху и немножко слева от макушки дежурит бесстрастный наблюдатель; вполне возможно, именно им я смотрю сны; он переводит то, что я вижу руками, на язык понятных образов, которые уже можно рассказать словами; и именно он командует мною как большой собакой, когда я впадаю в панику, отчаянье или истерику. Я не знаю, говорит ли он словами - но лучше всего у него получается рабочее состояние "тихо всем!", - которое все внутри меня слышат - и притихают.
Есть ещё голос физического состояния организма, такой себе неотключаемый факт-чекинг, иногда он звучит довольно громко.
Есть я-маленький - он совершенно один в моей голове, у него нет перед глазами даже блядского цирка; когда я становлюсь им - я вся паника и растерянность, и опереться мне не на что.
И есть та, которая внутри меня всё это транслирует наружу, сводя в один поток. Именно она иногда теряет точку опоры от изумления или от счастья, именно она влюбляется и устаёт от отношений, и, хотя командует парадом бесстрастный наблюдатель - именно она выдаёт микрофон участникам; ну и да, кому выдала, тот и звучит.
Работает это примерно так: например, я узнаю, что мои друзья пошли в кафе без меня, где прекрасно общались и обо мне вспоминали. Нормальное дело - никто не обязан делить со мной всё своё время и рассказывать мне вообще абсолютно всё, я первая же этому и воспротивлюсь; но в какой-то момент Язвительный Комментатор шепчет: "Они наверняка говорили, что ничего у тебя не получится вот в этом конкретном важном для тебя деле, а не рассказывают этого тебе, чтобы не расстраивать лишний раз". Если я достаточно плотно занята, то решу, что Тыжмоязаичка немножечко охуел; а если у меня часть головы свободна и душа полна внутренних колебаний - тогда начинааааается.
Ко мне той, которая выдаёт микрофон, - подбирается любопытство: в правой руке - заниженная самооценка, в левой - паника. Любопытство, натурально, начинает меня жрать, отрезая тонкие ломтики: а что о тебе говорили? а наверняка жалели, дааа? а помнишь, как ты случайно прочитала о себе вот то-то и то-то - вот они такое говорили, дааа? они очень тебя любят, поэтому не скажут в глаза, а может, уже говорили, да ты не заметила, дааа?
- Ай, мне больно! - замечает та, которая выдаёт микрофон.
- И ещё ты хочешь писать, - добавляет факт-чекинг. - И невыспалась. И щёки сохнут. Намажь руки кремом и похлопай себя по щекам.
Пока тело в туалете мажет руки кремом, просыпается блядский цирк: на сцену выходит Борис Карлофф в вампирском макияже времен немого кино, распахивает плащ и начинает петь песню о том, как мир ко мне несправедлив (во всех деталях). Группа толстых полураздетых гимнасток подпевает рефреном: "О тебе! О тебе! Ну конечно, о тебе!" За сценой старый клоун жарит над углями баранью ногу (потому что мы с подругой сегодня говорили про еду вообще и мясо в частности, и нога застряла в голове).
Та, которая выдаёт микрофон, с одной стороны, ужасно опечалена, с другой - тихо хихикает, а с третьей - начинает заводиться, потому что ну какого чёрта. Берёт микрофон и делится тревогой с друзьями, с теми самыми, которые весь вечер проговорили о своих собственных делах и вообще не в курсе, что им тут придумали насыщенную эмоциями интригу.
Друзья несколько озадачены. Та, которая выдаёт микрофон, озадачена тоже: она сама себя попыталась всунуть в события, которые вообще никак её не касались - и сама же об это расстроилась. Внутренний критик пытается сказать "...и даже не вспомнили о тебе, видишь, как ты мелка и незначительна", - но она не слушает.
- ААААААААА! - вопит она мне в голову.
"Ша", - транслирует бесстрастный наблюдатель.
Блядский цирк смолкает и уходит ужинать любопытством, по дороге ломая ему вилку и нож.
- Ну, чем займёмся? - спрашивает Язвительный Комментатор.
Та, что выдаёт микрофон, не отвечает - она села за текст и ей не до того.
- Ты снова хочешь писать, - тихо гудит факт-чекинг. - И курить. И кофе.
Когда его голос станет сильнее, мы поведём блядский цирк курить.
За окном метель - сыплет то ли очень жёсткий снег, то ли град; в садик наших соседей - во внутренний двор, куда нет хода снаружи, - забрался щенок вихря, и пляшет кругами, не уходит. У меня есть специальное курительное одеялко, я закутываюсь в него - и смотрю на садик.
Всё белое и холодное. Я напоминаю себе, что скоро весна; блядский цирк доедает баранью ногу, гимнастки заворачиваются в спальные мешки, кто-то из клоунов начинает перечислять, чем мы займёмся, когда потеплеет, Внутренний Критик говорит, что мы ещё не встали, а уже устали; та, у которой микрофон, просит его оценить текст, и он задумывается, а потом предлагает: деструктив ты описала очень подробно, теперь нужна восходящая интонация.
Так вот, как выглядит мой конструктив.
Например, есть человек, которому мне очень, очень хочется приглянуться; и всё, что я о нем знаю - он тяжело и неохотно сходится с другими, больше молчит, чем разговаривает, но при этом чувствует скрытые ритмы городов, остро переживает эмоции и вообще живёт насыщенной внутренней жизнью. И любит поржать.
В первые же секунды первой встречи факт-чекинг глубоко вдыхает - и та, что у микрофона, командует: "Панеслась!"
И мы несёмся. Клоуны сменяют друг друга со старыми и новыми шутками; Язвительный Комментатор подсказывает, какие несвоевременны; блядский цирк машет веерами и платками (видели группу поддержки в "Унесённой призраками"? вот так), а та, что у микрофона, говорит, поёт и приплясывает. Человек, которому мне очень хочется приглянуться, сначала оказывается несколько озадачен - он не ожидал встречи с блядским цирком; но я определяю таких-же-ебанутых-как-я-сама по ощущению, которое условно называю запахом, и почти никогда не ошибаюсь - так что собеседник мой сам не замечает, как это получается: пять минут назад познакомились, а он уже хохочет в голос. Ещё десять минут - и отбивает шутки, а не только ловит их; постепенно, послойно раскрывается, с каждым слоем всё свободнее, опираясь на собственное "здесь здорово и не обидят".
Мой бесстрастный наблюдатель внимательно отслеживает реакцию того, ради кого, собственно, мы понеслись - и показывает, в какую сторону двигаться. Если в этой игре у меня есть напарник, достаточно умный и точный, чтобы иногда меня корректировать, и достаточно отвязный, чтобы запустить собственный блядский цирк - всё летит ещё красивее и сильнее; к ночи мы всей компанией делаемся похожи на один большой фейерверк. Шоу движется само собой, ржака становится самоподдерживающейся, а потом затихает - ещё не время серьёзных разговоров, но для них уже есть поле, да, детка, мы сделали его вот так, харашо, маладец. Обессиленные клоуны вытирают слёзы танцовщицам, внутренний наблюдатель транслирует "ок", Язвительный Комментатор составляет перечень удач и проколов, та, у микрофона, очень хочет тоже записать хоть что-нибудь.
И успевает, если её не останавливает голос факт-чекинга:
- Два шага вправо. Отлично, падай. - и секундой позже. - Простынку забыла включить.
Охая и поднывая, блядский цирк идёт курить, пока согревается моя постель; чистит мои зубы, пьёт воду из-под крана, смотрит на моё отражение в зеркале. Внутренний Критик всё ещё пишет - и, если прислушаться, можно запомнить и потом записать самой; внутренний наблюдатель внимательно смотрит в будущее и продолжает транслировать "ок". На небе такие звёзды и такая луна и само небо такое синее, что, глядя на него, я чувствую себя немножечко в сказке: черепичные крыши, трубы, завтра опять любимая работа...
- Ещё немного, и ты не сможешь заснуть, - говорит факт-чекинг.
И мы идём спать.

Изо всех несправедливостей моей личной жизни ПМС - самая полезная. Потому что все остальные дни месяца я могу даже сама поверить в свой ну просто такой характер, непрекращающееся везение и врождённое умение доставать радость из любых событий жизни.
А потом строго по календарю я не просто вспоминаю, из какого сора - а оказываюсь в том состоянии, в котором прожила большую часть сознательной жизни.
Меня всё раздражает - грязь на полу, бардак в углах, разбросанные вещи, - и мне дико жаль себя, бедочку, которой придётся тратить бесценное время своей единственной жизни для того, чтобы убирать за тремя взрослыми людьми и четырьмя взрослыми котами, одной за всеми, за что это мне, почему всегда я, хочу в отпуск навсегда. Мне ничего не хорошо - одежда тянет, кроссовки натирают, кофе слишком холодный, горячий, несладкий, переслащёный; идеальный, но чересчур калорийный. Работа не радует, деньги радуют - но то, как они тают на счету, расстраивает и обессиливает. Движение не приносит удовольствия, а хмель - лёгкости; оба только утомляют. Спать неинтересно, бодрствовать противно, хорошо только пока на языке тает шоколадный трюфель по 560 ккал за сто грамм - и от этого больно и обидно: почему самая хорошая вещь на свете непременно приведёт меня к стопятидесятой степени ожирения прямо сейчас, за что вы так со мной?!
Самый прекрасный собеседник на свете почему-то всё время говорит не то, что я хотела бы услышать; нет, я понятия не имею, что именно мне от него надо, но точно не это. В самом интересном фильме всё неправильно и нехорошо; а если хорошо и правильно - то я всё равно несчастный заяц, потому что у меня этого нет; а если оно у меня есть - оно дико утомляет и раздражает каждую секунду!
Как-то прожила вчерашний день, успев всех предупредить; упала спать, ночью проснулась с тем же настроением, точно зная, что теперь такая навсегда; возрыдала горько о несправедливости мира. Под утро увидела какой-то дико прикольный сон, дважды откладывала будильник, чтобы досмотреть; встала, хихикая, намяла кошку Шейлу, быстро проинспектировала душевные потроха - славабогу вроде отпустило, снова я, ура. Подумала, не извиниться ли перед всеми, с кем коннектилась вчера; вспомнила, что честно предупредила и что они меня знают не первый цикл.
Вышла на улицу паделамм, и, пересекая сквер Красная Площадь, услышала громкие крики на русском. На лавочках, где традиционно обедают студенты и ребята из ближайших офисов, сидел пожилой господин с внешностью классического уличного жителя - грязные волосы, нестриженая борода, никогда не стираная одежда, - пил водку и громко ругал прохожих, выкрикивая иногда "я русский!"
Я оскалилась, капая пеной с невидимых клыков, и мысленно шагнула к нему. Душа моя жаждала орать, стыдить и скандалить; но я опаздывала на встречу - и решила сожрать пожилого господина на обратном пути. А через десть минут, возвращаясь, уже думала "надо подойти и спросить, всё ли в порядке, не обидел ли его кто и не нужно ли проводить его домой".
Не подошла, конечно - и это очень обо мне.

ПыСы: наконец-то потеплело, я даже сняла шарф. А во дворе расцвели нарциссы.