календарь, продолжение дальше

Проглядывая свою френдленту, любимый мой муж rern воскликнул: "Вот это ты написала!.. Что, нельзя было по годам выкладывать?" - "Очень длинно?" - отозвалась я. - "И ты не будешь читать?" Сережка посмотрел на меня, немного подумал над формулировкой ответа и выдал: "Мне неинтересно читать о четырехлетнем ребенке, тем более так много. Даже если этот ребенок - ты".
Мне, в общем-то, не совсем понятно, как это может быть интересно кому-то, кроме меня; но я продолжаю, и никаких лже-катов, они мешают работать.

1985 год

Мне 9 лет, я учусь в третьем классе.
Мама устраивает меня на продленку, я с огромным удовольствием наслаждаюсь относительной свободой, и общаюсь, общаюсь, общаюсь... На продленке мне безумно нравится, и нравилось бы еще больше, если бы не это гадкое коричневое платье с черным фартуком. Вообще же в школе мне тяжело - почти весь наш класс до этого был одной группой детского сада; чувствую себя чужаком в чужом мире, и оттого еще больше дорожу теми отношениями, что у меня уже есть.
"Дружу" с Таней Л. и Наташкой Ф., а с Женькой, которая теперь уже носит очки, мы сидим за одной партой. Дружить вмногером я еще не умею - мне нужен друг один, но преданный, как в книжках. Поэтому я дружу то с Танькой против Наташки, то с Наташкой против Таньки, мы образовываем союзы и коалиции, приносим друг другу клятвы... В общем, пока наша "тройка" не разбилась на две "парочки" - я с Наташкой и Таня с Женькой, - все было очень неустойчиво.
С Наташкой мы дружим до сих пор, вот уже двадцать лет. Самой страшно!
>Отсюда моя жизнь начинает во многом определяться теми людьми, которые со мной.<
В начале третьего класса нас принимают в пионеры - первыми среди начальных классов мы ходим с красными галстуками на шеях. Одна из мамашек организовала нам экскурсию в Горки - именно там нас принимают в пионеры, это невъебенно круто, и поэтому пионерами становится весь класс, даже двоечники и хулиганы - немилосердно лишать детей такого удовольствия.
От "события" я помню только то, что мне дали не мой галстук - мой был чистым и отглаженным, а достался мне какой-то жеваный... мама потом очень расстраивалась. Вам смешно, а для нас это был настоящий праздник, и кусочек алого знамени на груди, который хотелось показать абсолютно всем, чтобы все видели, что я - тоже пионерка.
Фотография осталась - весь наш класс плюс вожатые на прогулочной площадке в Горках перед особняком - там, где спустя двадцать лет мы с Китькой будем выгуливать гоблинов.
>Не определяющий, но знаковый момент, показывающий, насколько важна для меня вовлеченность, принадлежность к какой-то группе, догматы которой кажутся истинными. Не просто "быть", а "быть с кем-то во имя чего-то". Это потом еще проявится не раз, но впервые я это почувствовала именно тогда - "я тоже".<
Между тем, именно в 85 году все и заверте. К власти пришел молодой (на фоне остальных) Секретать ЦК КПСС, и я наивно спросила у мамы: "Этот тоже через год умрет?" - "Типун тебе на язык!" - испугалась мама, но все-таки засмеялась потом :)


1986 год.

Мне 10 лет. Наблюдая за тем, как сестра, собираясь на свидание, надевает шикарный лифчик-сеточку, я мечтаю о том времени, когда я вырасту и у меня будет такая же грудь - а может, еще больше. Тогда я еще не знаю, что все мои желания сбываются.
Совсем ранней весной, поскользнувшись и упав по дороге в школу, я снова ломаю спину. Домой иду в слезах - "не хочу в больницу, там так страшно!" - но меня несмотря на слезы везут в Морозовскую и оставляют там. Диагноз тот же - компрессионный перелом позвоночника, - я уже знаю, что эта байда надолго, и заливаюсь слезами отчаянья.
Тот раз в больнице я помню гораздо лучше. Моя соседка - вполне сформировавшаяся девушка - научила меня ругаться матом и рассказала о том, как именно появляются на свет дети. От объяснений осталось чувство невероятной гадливости ("у меня есть сестра, значит, мои родители делали ЭТО целых два раза!!! фу-у-у-у-у, какая гадость!"), но любопытство не утихает.
Там же, в больнице, мне отрезают мою косичку - отрастить этот крысиный хвостик до "косы до пояса" мне не удастся никогда. Короткая стрижка преображает меня до неузнаваемости, я хорошею, мне нравится мое отражение в зеркале, мне не больно причесываться (а вы полежите месяц на спине с длинными волосами, посмотрю я на вас!), - и в результате я первый раз в жизни влюбляюсь взаимно. Мальчика зовут Дима Горохов, у него сломана нога, он из соседней палаты. Он проводит возле меня все свое время, он дарит мне надувной шарик, украденный с медсестринского поста (вот, наверное, медсестры хихикали, увидев этот шарик у меня над кроватью!), он развлекает меня всевозможными способами - со мной наконец-то происходит именно то, о чем я мечтала всю предыдущую жизнь.
>Здесь надо сказать, что я всегда ощущала себя принцессой, у которой все будет хорошо. Правда, "принцессность" у меня выражалась в необоснованном высокомерии и в знании того, что обязательно появится принц на белой лошади, полюбит меня и будет долго добиваться моей взаимности, а я буду мучать его и дергать за нервы, а потом у нас все будет долго и счастливо.<
Так вот, несколько дней я невероятно счастлива, непереносимо, нереально. А потом из-за какой-то глупости, неосторожно брошенного слова мы ссоримся, я начинаю смеяться над Димкой, подкалывать его, он не может достойно ответить... Несколько дней мы не разговариваем; изредка я вижу Димку в коридоре, а потом он исчезает. Через какое-то время мне разрешают ходить, и я узнаю, что Горохова выписали. Он не успел оставить мне своего адреса - и потом, ночами, вспоминая свой недолгий роман, я жалею о том, что не помирилась с ним, пока он был в больнице. Печаль об утерянной любви разрывает мое сердце (десять, мне было десять лет! :))
>С тех пор мне не впадлу мириться первой - более того, я делаю это почти всегда, если человек мне действительно близок и дорог.<
После месяца в Морозовской больнице меня отправляют в Шумскую - загородную больницу для детей с нарушениями опорно-двигательного аппарата. У меня все в порядке, только хожу я плоховато, бегать не желаю и вообще держусь неуверенно (еще бы, учиться ходить в третий раз в жизни еще неприятней, чем во второй!), поэтому мне нужен специальный режим, врачебный присмотр - и, блять, я еду не домой, а в гребаную больницу еще на месяц! Два месяца вне дома, два месяца без родителей, в замечательной детской среде, будь она трижды неладна! Тише надо было думать про садик и коллектив!
Шумская была бы приятным местом, не будь она больницей. Леса всякие, воздух свежий, режим, гимнастика два раза в день... Я ужасно скучаю по маме - тем более, что родители наконец-то заводят собаку, черную колли. Я рвусь домой всей душой, у меня там длинноносый, лохматый, ласковый щеночек! Папа, навещая меня по выходным, рассказывает смешные истории про собачку; мама приезжает раз в пару-тройку дней - посещения разрешены, но маме тяжело мотаться за город каждый день. Один раз приезжает сестра со своим новым кавалером, Димкой Комаровским, - и я традиционно влюбляюсь в него, тяжело и надолго.
Наконец меня выписывают, привозят домой и знакомят с собакой. "Щеночек" оказывается длинноногой голенастой лошадью, которая вначале совершенно меня не принимает; и лишь потом Лайма становится моей собакой.
>Удивительно, именно расписывая календарь, я поняла, что больше всего люблю маленьких зверей. Котят, щенят, крысят... Взрослые животные мне уже не так интересны. А человеческих детей, наоборот, люблю подросшими...<
В то время у молодежи популярна группа "Мираж", стрижка и танец "брейк" и широкоплечие пиджаки. Сестра моя варится в этом котле, а я получаю хорошую прививку от любви к поп-музыке: "Миражом" я переболеваю в 10 лет, и больше меня на поп- не тянет.
Зато меня тянет на море. Маме достаются две путевки "в несезон", ранней весной и поздней осенью, в один и тот же санаторий, в Евпаторию. И я очарована морем, в котором нельзя купаться, чистенькими южными городами (а что там было делать, кроме как ездить на экскурсии?), Бахчисарайским дворцом, чайками, южными лакомствами и несезонной жизнью. Я мечтаю приехать на море тогда, когда в нем можно купаться; но и такое вот несезонное море - прекрасно и таинственно; и невероятно притягателен город в состоянии полусна; город, в котором все говорит о том, какой бурной жизнью он живет не сейчас.
Остались фотографии - толстая девочка с серьезными глазами в дурацком пальто, в обнимку с чучелом медведя; во дворе Бахчисарайского дворца; на набережной в Севастополе.
Через 14 лет я сфотографируюсь там же, во дворе Бахчисарайского дворца - еще более толстая, беременная, в ярко-салатовом свитере и с сияющими счастьем глазами.


1987 год.

Мне 11 лет, и старшая школа с учителями-"предметниками" мне совсем не нравится. Прогуливать школу я еще не научилась; любить науки, которые преподают искренне ненавидящие их люди, у меня не получается. В общем, школа остается неприятной обязаловкой шесть дней в неделю (и учиться в субботу мне особенно не нравится).
Сестра закончила школу и поступила в МИФИ, практически все ее знакомые из физматшколы пошли туда же. И, видя, как интересно живется моей сестре, я потихоньку начинаю проникаться мыслью: Бирюлево - это болото, и отсюда надо выбираться; и я обязательно постараюсь, когда подрасту.
Ладка слушает "Аквариум", вся ладкина тусовка слушает "Аквариум"... Мне деться некуда - я тоже слушаю, офигеваю, проникаюсь этими песнями...
>С тех пор мне почти безразлична мелодия, и очень важны слова песен. Я болен, и болен насовсем. :)<
В этом году я волевым усилием бросаю музыкальную школу, навязанную мне мамой в 8 лет (маме ужасно хотелось, чтобы ее дочки, сидя рядышком за фортепиано, играли в четыре руки) - до сих пор не знаю, как мне удалось убедить родителей в том, что я действительно этого не хочу. К фортепиано я не прикасаюсь еще несколько лет - до того сильно отвращение к инструменту.
Зато я иду в изостудию. Мы с Наташкой Ф. и сестрой ее Катей радостно рисуем всякую хуйню - главным в этих посиделках было не рисование, а общение и чаепитие на кухне. В общем-то, рисовать я так и не научилась.
Лето я провожу на дворе с девчонками из соседних подъездов. Дворовая компания очаровывает меня; они совсем другие. Я учусь ругаться матом (хотя какая там ругань... баловство), гадать на любых подручных предметах, красить девочек маминой косметикой (с тех пор обожаю стиль "диско"), пробую курить (мне не нравится, и всерьез я закуриваю только в 14 лет). Происходящее увлекает меня настолько, что в отпуск с родителями я уезжаю чуть ли не со скандалом.
Август, теплый август мы проводим под Питером, в Разливе (я до сих пор думаю, что это между Финским заливом и Ладожским озером, потому что видела и залив, и озера). Там была интернациональная турбаза - я впервые увидела такое количество ребят с кожей другого цвета.
И я не могу вам описать, как там было хорошо. Сосны, корабельные сосны, белый песок... и дожди. Особенно хорошо помню пятидневный выезд на Вуоксу - на лодках покататься, ага, - когда дождь не лил лишь в последний день, и на лодках мы вышли только однажды. Все остальное время мы просидели в холодном помещении, изредка выбегая под дождь до ближайших кустиков.
Но именно тогда я влюбилась в Питер - с той единственной экскурсии "Ночной Ленинград", на которую нас вывозили автобусами. И я пообещала себе, что вернусь, непременно вернусь, и все это пройду ногами, потому что этот город прекрасен. И тогда я еще не знала, что все мои желания исполняются.
У меня остались фотографии того года, но все они какие-то бестолковые, "Баку на фоне Жени". А самые лучшие фотки сосен, белого песка и озер я видела у Гриши Вообще - случайно докопалась, и весь вечер ностальгировала.
Но туда я, наверное, не вернусь больше.

пока хватит, а то этого никто не сможет дочитать до конца

календарь, продолжение дальше

Проглядывая свою френдленту, любимый мой муж rern воскликнул: "Вот это ты написала!.. Что, нельзя было по годам выкладывать?" - "Очень длинно?" - отозвалась я. - "И ты не будешь читать?" Сережка посмотрел на меня, немного подумал над формулировкой ответа и выдал: "Мне неинтересно читать о четырехлетнем ребенке, тем более так много. Даже если этот ребенок - ты".
Мне, в общем-то, не совсем понятно, как это может быть интересно кому-то, кроме меня; но я продолжаю, и никаких лже-катов, они мешают работать.

1985 год

Мне 9 лет, я учусь в третьем классе.
Мама устраивает меня на продленку, я с огромным удовольствием наслаждаюсь относительной свободой, и общаюсь, общаюсь, общаюсь... На продленке мне безумно нравится, и нравилось бы еще больше, если бы не это гадкое коричневое платье с черным фартуком. Вообще же в школе мне тяжело - почти весь наш класс до этого был одной группой детского сада; чувствую себя чужаком в чужом мире, и оттого еще больше дорожу теми отношениями, что у меня уже есть.
"Дружу" с Таней Л. и Наташкой Ф., а с Женькой, которая теперь уже носит очки, мы сидим за одной партой. Дружить вмногером я еще не умею - мне нужен друг один, но преданный, как в книжках. Поэтому я дружу то с Танькой против Наташки, то с Наташкой против Таньки, мы образовываем союзы и коалиции, приносим друг другу клятвы... В общем, пока наша "тройка" не разбилась на две "парочки" - я с Наташкой и Таня с Женькой, - все было очень неустойчиво.
С Наташкой мы дружим до сих пор, вот уже двадцать лет. Самой страшно!
>Отсюда моя жизнь начинает во многом определяться теми людьми, которые со мной.<
В начале третьего класса нас принимают в пионеры - первыми среди начальных классов мы ходим с красными галстуками на шеях. Одна из мамашек организовала нам экскурсию в Горки - именно там нас принимают в пионеры, это невъебенно круто, и поэтому пионерами становится весь класс, даже двоечники и хулиганы - немилосердно лишать детей такого удовольствия.
От "события" я помню только то, что мне дали не мой галстук - мой был чистым и отглаженным, а достался мне какой-то жеваный... мама потом очень расстраивалась. Вам смешно, а для нас это был настоящий праздник, и кусочек алого знамени на груди, который хотелось показать абсолютно всем, чтобы все видели, что я - тоже пионерка.
Фотография осталась - весь наш класс плюс вожатые на прогулочной площадке в Горках перед особняком - там, где спустя двадцать лет мы с Китькой будем выгуливать гоблинов.
>Не определяющий, но знаковый момент, показывающий, насколько важна для меня вовлеченность, принадлежность к какой-то группе, догматы которой кажутся истинными. Не просто "быть", а "быть с кем-то во имя чего-то". Это потом еще проявится не раз, но впервые я это почувствовала именно тогда - "я тоже".<
Между тем, именно в 85 году все и заверте. К власти пришел молодой (на фоне остальных) Секретать ЦК КПСС, и я наивно спросила у мамы: "Этот тоже через год умрет?" - "Типун тебе на язык!" - испугалась мама, но все-таки засмеялась потом :)


1986 год.

Мне 10 лет. Наблюдая за тем, как сестра, собираясь на свидание, надевает шикарный лифчик-сеточку, я мечтаю о том времени, когда я вырасту и у меня будет такая же грудь - а может, еще больше. Тогда я еще не знаю, что все мои желания сбываются.
Совсем ранней весной, поскользнувшись и упав по дороге в школу, я снова ломаю спину. Домой иду в слезах - "не хочу в больницу, там так страшно!" - но меня несмотря на слезы везут в Морозовскую и оставляют там. Диагноз тот же - компрессионный перелом позвоночника, - я уже знаю, что эта байда надолго, и заливаюсь слезами отчаянья.
Тот раз в больнице я помню гораздо лучше. Моя соседка - вполне сформировавшаяся девушка - научила меня ругаться матом и рассказала о том, как именно появляются на свет дети. От объяснений осталось чувство невероятной гадливости ("у меня есть сестра, значит, мои родители делали ЭТО целых два раза!!! фу-у-у-у-у, какая гадость!"), но любопытство не утихает.
Там же, в больнице, мне отрезают мою косичку - отрастить этот крысиный хвостик до "косы до пояса" мне не удастся никогда. Короткая стрижка преображает меня до неузнаваемости, я хорошею, мне нравится мое отражение в зеркале, мне не больно причесываться (а вы полежите месяц на спине с длинными волосами, посмотрю я на вас!), - и в результате я первый раз в жизни влюбляюсь взаимно. Мальчика зовут Дима Горохов, у него сломана нога, он из соседней палаты. Он проводит возле меня все свое время, он дарит мне надувной шарик, украденный с медсестринского поста (вот, наверное, медсестры хихикали, увидев этот шарик у меня над кроватью!), он развлекает меня всевозможными способами - со мной наконец-то происходит именно то, о чем я мечтала всю предыдущую жизнь.
>Здесь надо сказать, что я всегда ощущала себя принцессой, у которой все будет хорошо. Правда, "принцессность" у меня выражалась в необоснованном высокомерии и в знании того, что обязательно появится принц на белой лошади, полюбит меня и будет долго добиваться моей взаимности, а я буду мучать его и дергать за нервы, а потом у нас все будет долго и счастливо.<
Так вот, несколько дней я невероятно счастлива, непереносимо, нереально. А потом из-за какой-то глупости, неосторожно брошенного слова мы ссоримся, я начинаю смеяться над Димкой, подкалывать его, он не может достойно ответить... Несколько дней мы не разговариваем; изредка я вижу Димку в коридоре, а потом он исчезает. Через какое-то время мне разрешают ходить, и я узнаю, что Горохова выписали. Он не успел оставить мне своего адреса - и потом, ночами, вспоминая свой недолгий роман, я жалею о том, что не помирилась с ним, пока он был в больнице. Печаль об утерянной любви разрывает мое сердце (десять, мне было десять лет! :))
>С тех пор мне не впадлу мириться первой - более того, я делаю это почти всегда, если человек мне действительно близок и дорог.<
После месяца в Морозовской больнице меня отправляют в Шумскую - загородную больницу для детей с нарушениями опорно-двигательного аппарата. У меня все в порядке, только хожу я плоховато, бегать не желаю и вообще держусь неуверенно (еще бы, учиться ходить в третий раз в жизни еще неприятней, чем во второй!), поэтому мне нужен специальный режим, врачебный присмотр - и, блять, я еду не домой, а в гребаную больницу еще на месяц! Два месяца вне дома, два месяца без родителей, в замечательной детской среде, будь она трижды неладна! Тише надо было думать про садик и коллектив!
Шумская была бы приятным местом, не будь она больницей. Леса всякие, воздух свежий, режим, гимнастика два раза в день... Я ужасно скучаю по маме - тем более, что родители наконец-то заводят собаку, черную колли. Я рвусь домой всей душой, у меня там длинноносый, лохматый, ласковый щеночек! Папа, навещая меня по выходным, рассказывает смешные истории про собачку; мама приезжает раз в пару-тройку дней - посещения разрешены, но маме тяжело мотаться за город каждый день. Один раз приезжает сестра со своим новым кавалером, Димкой Комаровским, - и я традиционно влюбляюсь в него, тяжело и надолго.
Наконец меня выписывают, привозят домой и знакомят с собакой. "Щеночек" оказывается длинноногой голенастой лошадью, которая вначале совершенно меня не принимает; и лишь потом Лайма становится моей собакой.
>Удивительно, именно расписывая календарь, я поняла, что больше всего люблю маленьких зверей. Котят, щенят, крысят... Взрослые животные мне уже не так интересны. А человеческих детей, наоборот, люблю подросшими...<
В то время у молодежи популярна группа "Мираж", стрижка и танец "брейк" и широкоплечие пиджаки. Сестра моя варится в этом котле, а я получаю хорошую прививку от любви к поп-музыке: "Миражом" я переболеваю в 10 лет, и больше меня на поп- не тянет.
Зато меня тянет на море. Маме достаются две путевки "в несезон", ранней весной и поздней осенью, в один и тот же санаторий, в Евпаторию. И я очарована морем, в котором нельзя купаться, чистенькими южными городами (а что там было делать, кроме как ездить на экскурсии?), Бахчисарайским дворцом, чайками, южными лакомствами и несезонной жизнью. Я мечтаю приехать на море тогда, когда в нем можно купаться; но и такое вот несезонное море - прекрасно и таинственно; и невероятно притягателен город в состоянии полусна; город, в котором все говорит о том, какой бурной жизнью он живет не сейчас.
Остались фотографии - толстая девочка с серьезными глазами в дурацком пальто, в обнимку с чучелом медведя; во дворе Бахчисарайского дворца; на набережной в Севастополе.
Через 14 лет я сфотографируюсь там же, во дворе Бахчисарайского дворца - еще более толстая, беременная, в ярко-салатовом свитере и с сияющими счастьем глазами.


1987 год.

Мне 11 лет, и старшая школа с учителями-"предметниками" мне совсем не нравится. Прогуливать школу я еще не научилась; любить науки, которые преподают искренне ненавидящие их люди, у меня не получается. В общем, школа остается неприятной обязаловкой шесть дней в неделю (и учиться в субботу мне особенно не нравится).
Сестра закончила школу и поступила в МИФИ, практически все ее знакомые из физматшколы пошли туда же. И, видя, как интересно живется моей сестре, я потихоньку начинаю проникаться мыслью: Бирюлево - это болото, и отсюда надо выбираться; и я обязательно постараюсь, когда подрасту.
Ладка слушает "Аквариум", вся ладкина тусовка слушает "Аквариум"... Мне деться некуда - я тоже слушаю, офигеваю, проникаюсь этими песнями...
>С тех пор мне почти безразлична мелодия, и очень важны слова песен. Я болен, и болен насовсем. :)<
В этом году я волевым усилием бросаю музыкальную школу, навязанную мне мамой в 8 лет (маме ужасно хотелось, чтобы ее дочки, сидя рядышком за фортепиано, играли в четыре руки) - до сих пор не знаю, как мне удалось убедить родителей в том, что я действительно этого не хочу. К фортепиано я не прикасаюсь еще несколько лет - до того сильно отвращение к инструменту.
Зато я иду в изостудию. Мы с Наташкой Ф. и сестрой ее Катей радостно рисуем всякую хуйню - главным в этих посиделках было не рисование, а общение и чаепитие на кухне. В общем-то, рисовать я так и не научилась.
Лето я провожу на дворе с девчонками из соседних подъездов. Дворовая компания очаровывает меня; они совсем другие. Я учусь ругаться матом (хотя какая там ругань... баловство), гадать на любых подручных предметах, красить девочек маминой косметикой (с тех пор обожаю стиль "диско"), пробую курить (мне не нравится, и всерьез я закуриваю только в 14 лет). Происходящее увлекает меня настолько, что в отпуск с родителями я уезжаю чуть ли не со скандалом.
Август, теплый август мы проводим под Питером, в Разливе (я до сих пор думаю, что это между Финским заливом и Ладожским озером, потому что видела и залив, и озера). Там была интернациональная турбаза - я впервые увидела такое количество ребят с кожей другого цвета.
И я не могу вам описать, как там было хорошо. Сосны, корабельные сосны, белый песок... и дожди. Особенно хорошо помню пятидневный выезд на Вуоксу - на лодках покататься, ага, - когда дождь не лил лишь в последний день, и на лодках мы вышли только однажды. Все остальное время мы просидели в холодном помещении, изредка выбегая под дождь до ближайших кустиков.
Но именно тогда я влюбилась в Питер - с той единственной экскурсии "Ночной Ленинград", на которую нас вывозили автобусами. И я пообещала себе, что вернусь, непременно вернусь, и все это пройду ногами, потому что этот город прекрасен. И тогда я еще не знала, что все мои желания исполняются.
У меня остались фотографии того года, но все они какие-то бестолковые, "Баку на фоне Жени". А самые лучшие фотки сосен, белого песка и озер я видела у Гриши Вообще - случайно докопалась, и весь вечер ностальгировала.
Но туда я, наверное, не вернусь больше.

пока хватит, а то этого никто не сможет дочитать до конца