середина лета

Июль шумит и пахнет, июль жарит и дышит, июль обнимает ночным прохладным ветром, прикасается к стопам холодной морской водой, июль держит за плечи и суёт персики в карманы.
Ходила в Левски по делам, набрела на знакомую алычу, ела её как медведь - прямо с веток. Жёлтые янтарные алычины; снимала их - и ветки распрямлялись.
Понараспрямляла на целый подол, не могла остановиться. На вкус алыча - как солнечный свет. Сложила в мешок, несла домой, сквозь ткань просачивались медовые капли - сок холодного отжима.
Мне послезавтра снова в Левски по делам надо будет.

Самый востребованный фрукт июля - помидор. Персики могут попасться неудачные, нектарины - не очень мягкие, сливы - не очень сладкие, алыча - слишком высоко на ветках, черешня - мамочки нимагу больше. Помидоры, розовые старозагорские помидоры - беспроигрышны. Мы с дочками съедаем полтора кило за вечер (это мы - в основном я).
И кабачки. Никак не возможно не делать на завтрак омлет с кабачками и брынзой.

Водила во Дворец, на выходных снова поведу. В этот раз принесла целых шесть фотографий и одно десятисекундное видео; так к концу осени наберётся видосов на полноценное кино про Евксиноград.
Или не наберётся. Я прихожу туда взрослой женщиной, профессиональным экскурсоводом - и моментально превращаюсь во вштыренную всей этой дворцовой историей даже непонятно кого, но очень счастливую. Этой пьяной от запахов и звуков - не до видосов, рили.

- Тюбетейка, - говорит. - Я тоже ношу, хоть жена и против. Говорит: ну ты же не узбек и не казах.
- Я, - отвечаю, - тоже не узбек и не казах, я ношу, потому что мне идёт и нравится.
- Вот! Идёт и нравится! Я ухо себе хотел проколоть - но тут жена сильно против, говорит...
- Внуки будут смеяться, - добавляет его жена. - Куда ему серьгу в ухо на старости лет.
- Не знаю, - отвечаю. - Я думаю лет в шестьдесят таки сделать татуировку - как раз к этому возрасту пойму, какую. А внуки наверняка сами будут все пробитые и исколотые.
- Да уже, - говорят хором, молчат, потом она говорит:
- Ладно. На юбилей в следующем году. Пусть будет у тебя первая серьга за семьдесят лет.
- Первая, но не обязательно последняя, - добавляет он.

В Аладже столкнулась на лестнице верхнего этажа с незнакомым болгарином; тот увидел бейдж у меня на груди - и, не здороваясь, воскликнул:
- Как ты пережила эту зиму, как?!
- Нормальная была зима, тёплая; нормально пережила, - отвечаю и иду дальше.
За моей спиной двое переговариваются и хихикают.
- Что? - спрашиваю.
- Мы из Питера, - отвечают хором.
- Этот господин лучше бы спросил, как мы пережили девяносто минут солнца за весь декабрь, - говорит один из питерцев.
- А мы и не пережили, - добавляет вторая. - Мы здесь были. Два пасмурных дня за всю зиму.

Приятели рассказывают:
- Мы не выдержали и завели себе любимицу, и теперь ходим на улицу её опекаем!
"Ну вот и Шомеров пленила какая-то местная кошечка", - понимаю я.
- Она была такая... понимаешь, нам её так жалко стало - такая печальная, поникшая, полосатенькая такая...
"Таких котов я тоже видела", - киваю. - "Наглые рожи с печальными глазами" - и представляю себе, как тонкая местная кошь вынимает из рук моих приятелей примерно всё, что у них есть.
- Опять же, ностальгия, - смеются. - Вот сейчас выйдешь из подъезда - посмотри слева, увидишь её.
- А она что, всегда там? - переспрашиваю.
- Ну да, куда она денется.
- Нну, иногда они убегают - погулять, к котятам, к котам...
Воцаряется молчание.
- Зачем - к котам?..
- Ну как, - пожимаю плечами. - А то сам не знаешь. Природа, всё такое.
Молчание длится, пока Шомер его не прерывает.
- Она - берёза, - говорит он, и дальше мы радуемся тому, что мои приятели-израильтяне взяли шефство над крошечным саженцем берёзки.