опять календарь.

1994 год

Мне 18 лет, и это - знаковая дата. Раньше, когда я говорила маме: "Это - мое личное дело", - мама неизменно говорила: "Твое личное дело будет после восемнадцати лет, а пока я за тебя отвечаю". Не знаю, правда, что она отвечала и кому - но самого главного мама не учла: восемнадцать лет мне обязательно будет, и ... что я ей скажу тогда, сложно предположить. Правда, лет с семнадцати моих мама пыталась перестроить фразу: "Твое личное дело будет после замужества", - но я ее переспорила: "После замужества будет мое семейное дело, и вообще, не собираюсь менять одну тюрьму на другую".
Скандалы в родительском доме становятся неприятно регулярными, практически ежедневными. Мама считает, что мы мало ее ценим, папа не хочет мириться с властолюбием жены, а я...
>Я продолжаю проходить через отрицание родителей - их опыта, их стиля жизни, их системы ценностей. При этом я продолжаю жить в их доме и на их харчах, просить у них денег - я вообще очень поздно начала работать, а уж зарабатывать хотя бы на себя - и того позже. Именно с тех пор я ненавижу фразу "здесь нет ничего твоего", хотя никакой лжи в этой фразе не было: в родительском доме и правда не было ничего моего. Тем не менее, я продолжала пользоваться преимуществами жизни с родителями, при этом не уважая их интересов, и это свое неуважение показывая при любом удобном случае. А если удобного случая не представлялось, я с радостью создавала его сама - я всегда была страшно скандальной личностью.<
В общем, я тоже добавляю, и отнють не спокойствия.
Мое восемнадцатилетие мы справляем шумно, официально отвоевав себе на сутки всю квартиру (родители почему-то идут на это - не помню уже, почему). Там и Катя Шмелева, и Бирюлевские Мальчики Мечты (я о них отдельно расскажу), и дурочка Пантера, старающаяся быть ну такой оригинальной, ну такой харизматичной, что аж мозги из ушей, и мой Первый Серьезный Роман из далекого четырнадцатилетия (мы с ним как-то незаметно умудрились подружиться), и еще один Длинноволосый Гитарист, и неправедно забытый мною во всех предыдущих частях календаря Юрик Арцызов...
В общем, все было шумно, и весело было всем, кроме меня.
>Почему-то во все года ранней юности (ведь с 16 до 19 - это ранняя юность? или уже нет?) меня одолевали два чувства: одиночество и скука. Мне было скучно и одиноко все время. Может быть, дело в том, что я казалась себе толстой и страшной (хотя, блин, на фотках такая вполне ничего себе девица, в прыщах, конечно, и жопа широкая - но сейчас у меня жопа еще шире, а сколько радости в жизни!). Может быть, дело в том, что никто из моих тогдашних друзей не ковырялся неблагодарно и самоистязательно в моем "богатом внутреннем мире" - а именно такой я и представляла себе искреннюю дружбу, "я залезаю в твою душу, ты - в мою, снаружи оставляем только губы, чтобы курить было удобно". Короче, непонятно, почему мне было так скучно и одиноко.
Зато понятно другое, стократ прочитанное, а теперь прожитое и осмысленное: жизнь делается самоощущением этой жизни. Как вы яхту назовете... :)<
Мы всю ночь поем песни, пьем что-то >(что можно было пить... блин! самодельный сливочный ликер "Черная курица" во всех возможных модификациях - штука, вкусом похожая на ванильный пудинг "Десертино", только приличноградусная, мы тогда только его и пили - кроме дешевой водки, ничего не было, а водку я не могла еще со дня рождения Андрейки... и о нем не рассказала, стыдно!)<, короче, никто не спит.
А утром приходит папа и видит свою дочь сидящей на столе, похмельной, с сигаретой в зубах. То, что я курю, в семье не обозначалось как факт - но теперь-то мне восемнадцать! Я имею право!
- Слезь со стола, - говорит папа.
И все :)
Той зимой, февралем 94 года, я встречаю людей, невероятно важных для всей моей жизни.
На очередном МихалНаумычевском факультативе по философии я долго разглядываю рыжеволосую девушку в темно-зеленом трикотажном платье, скроенном точно по фигуре, и думаю о том, что это нелогично и несправедливо - ведь наверняка она случайно так оделась, и даже не знает, как ей идет это платье, как чудесно оно на ней сидит и какая она в нем идеальная, восхитительно женственная. А потом, когда мы садимся пить чай, я оказываюсь напротив этой девушки - и вижу ее глаза, огромные, нечеловечески мудрые и взрослые...
Так я познакомилась с Юлькой.
Я расспрашивала Наумыча о ней, не добившись ничего более внятного, чем "эта девочка очень близка к православному понятию святости, и она очень одинока - неплохо бы тебе к ней присмотреться, ей очень нужна такая подруга, как ты".
>Вы же понимаете, "ты очень нужна этому человеку" - это еще один мой безошибочный крючок, на это меня подцепить проще всего :)<
И я присматриваюсь.
Юлька, в свою очередь, присматривается ко мне.
Мы безумно раздражаем друг друга: Юлька меня - своей типично еврейской покорностью судьбе и готовностью тащить весь мир на своих плечах; я Юльку - своей шумностью, невоспитанностью и своей манерой одеваться либо во все черное, либо ну в такое, что ни в сказках сказать, ни на помойке не найти. И еще мы раздражаем друг друга своей манерой общения, и раздражаем так сильно, что оторваться друг от друга не можем.
Вторая важная встреча произошла тоже на факультативе по философии.
МихалНаумыч объявил на уроке, что сегодня вечером на факультативе будет Особенный Гость - настоящий Юноша Белый Маг. А у меня же крючочек на всякое непонятное-эзотерическое, меня же и уговаривать не надо...
Посмотреть на Юношу Белого Мага сбежалось все педулище. Кроме того, пришли люди явно "не отсюда" - то ли заранее приглашенные, то ли с кем-то пришедшие за компанию... В общем просторная Гутлинская аудитория оказалась набита под завязку, народ сидел буквально друг у друга на плечах.
Я сидела за первой партой и вышивала салфеточку.
А потом вошел высокий худошавый темновогосый юноша с длинным носом и золотой булавкой на галстуке, встал перед аудиторией и начал говорить.
Господитыбожемой, как он говорил! Мой ровестник - почти на год младше, - кто его научил так говорить, как, когда? Каждое его слово находило отклик в моей душе - внешне-то я этого не показывала, естественно, но чувствовала себя так, будто вот этого голоса и этих слов мне не хватало всю мою жизнь, и будто бы я всегда ждала именно его - чтобы он взял меня, встряхнул хорошенько и повел за собой. Талифа куми.
И я, конечно, ведусь.
Толя Зор ловит меня сразу на несколько крючков - на свою харизму; на мою юношескую жажду переделать мир; на затаенное желание быть не как все, обладать каким-то мистическим даром - и, если уж с даром не вышло, то хотя бы соприкасаться с какой-нибудь тайной; на скуку и одиночество; и лишь в последнюю очередь - на желание учиться и меняться. В общем и целом - я ловлюсь на цацынки.
Конечно, я в него тут же влюбляюсь, но это мелочи. Что-то происходит со мной - что-то интересное, невероятно важное; и у меня пока нет этому названия. Я долго курю на крылечке педулища, спотрю на падающий снег, и думаю, думаю, думаю... Меня не оставляет четкое ощущение: прежняя жизнь кончилась, и дальше меня ждет нечто захватывающее, особенное, непредсказуемое... Я решаю учиться у Толи Зора.
Всю зиму и весну мы занимаемся на Остоженке, в огромной буржуйской квартире - помещении болгарского культурного центра. Мне ужасно интересно учиться - кроме того, у меня нет другого способа привлечь внимание Толи; я должна быть самой сообразительной, самой лучшей, самой внимательной ученицей; и в какой-то мере я этого добиваюсь.
Близится сессия в педулище, но это меня совершенно не волнует; гораздо больше меня волнует первый экзамен у Толи. По всей родительской квартире развешаны шпаргалки с древнееврейскими иероглифами, латинскими цитатами и подсказками по Арканам; родителей это страшно бесит, но они почему-то не вмешиваются - пока я учусь в педулище, все в порядке.
В начале лета Толя Зор принимает у нас экзамен по пройденному материалу; первый экзамен в моей жизни, на который я иду совершенно подготовленная - и сдаю его блестяще в паре с Мариной Бубновой. Я получаю распечатанный на матричном принтере документ, удостоверяющий, что я - младший адепт Герметического Знания; также в документе перечисляются мои обязанности, среди них - строгий запрет на курение. Делать нечего - приходится бросать, учеба уже становится важнее мелких привычек.
Катя Шмелева поступает в Ленинку, но не на филфак, куда стремилась я, а на английский. У нее - насыщенная личная жизнь, и вообще Катя из смешной девчонки в фенечках превращается в стильную девушку в шляпе и плащике. Мы видимся все реже, регулярно созваниваемся, активно сплетничаем...
Зато с Юлькой мы не расстаемся.
На втором курсе педулища я запоздало понимаю, что это - не мое место, что я не хочу тут учиться и мне тут не нравится; раньше надо было думать - теперь мне приходится доучиваться-домучиваться, засыпая на лекциях (этот прием мною активно используется с 15 лет). Родители моей учебой недовольны - и особенно они недовольны тем, что их постоянно жаждет видеть заведующая нашим отделением: у меня много прогулов и дисциплинарных нарушений. Сладкая жизнь прогульщицы мне нравится гораздо больше, чем бесконечные лекции и практикумы в педулище :)
Я продолжаю петь в хоре, продолжаю бегать на МихалНаумычевские факультативы и продолжаю учиться у Толи Зора. И впервые моя жизнь кажется мне интересной и наполненной бурными переживаниями - потому что нет ни скуки, ни одиночества: в тот год я завязываю совершенно беспонтовый роман с приятелем Леши Зайцева, Русланом.


От этого года осталась уйма фотографий.
Юлька - такая, какой я ее видела тогда; сейчас у меня такие фотографии не получаются.
Толя Зор - поляроидная карточка, и на ней он - еще очень худенький, молодой и человечный; впрочем, тогда он запрещал себя фотографировать, и этот снимок попал ко мне случайно, спустя много лет.
Наша веселая компания - все, кто тогда учился у Толи, самая первая группа, - на прогулке в Царицыно.
Карина - девочка, с которой мы познакомились на факультативе; о ней я еще расскажу.
Ну и Руслан, конечно же.
В тот год у меня появилась первая автоматическая "мыльница", и я щелкала всех подряд, желая запечатлеть приятных и интересных мне людей.

опять календарь.

1994 год

Мне 18 лет, и это - знаковая дата. Раньше, когда я говорила маме: "Это - мое личное дело", - мама неизменно говорила: "Твое личное дело будет после восемнадцати лет, а пока я за тебя отвечаю". Не знаю, правда, что она отвечала и кому - но самого главного мама не учла: восемнадцать лет мне обязательно будет, и ... что я ей скажу тогда, сложно предположить. Правда, лет с семнадцати моих мама пыталась перестроить фразу: "Твое личное дело будет после замужества", - но я ее переспорила: "После замужества будет мое семейное дело, и вообще, не собираюсь менять одну тюрьму на другую".
Скандалы в родительском доме становятся неприятно регулярными, практически ежедневными. Мама считает, что мы мало ее ценим, папа не хочет мириться с властолюбием жены, а я...
>Я продолжаю проходить через отрицание родителей - их опыта, их стиля жизни, их системы ценностей. При этом я продолжаю жить в их доме и на их харчах, просить у них денег - я вообще очень поздно начала работать, а уж зарабатывать хотя бы на себя - и того позже. Именно с тех пор я ненавижу фразу "здесь нет ничего твоего", хотя никакой лжи в этой фразе не было: в родительском доме и правда не было ничего моего. Тем не менее, я продолжала пользоваться преимуществами жизни с родителями, при этом не уважая их интересов, и это свое неуважение показывая при любом удобном случае. А если удобного случая не представлялось, я с радостью создавала его сама - я всегда была страшно скандальной личностью.<
В общем, я тоже добавляю, и отнють не спокойствия.
Мое восемнадцатилетие мы справляем шумно, официально отвоевав себе на сутки всю квартиру (родители почему-то идут на это - не помню уже, почему). Там и Катя Шмелева, и Бирюлевские Мальчики Мечты (я о них отдельно расскажу), и дурочка Пантера, старающаяся быть ну такой оригинальной, ну такой харизматичной, что аж мозги из ушей, и мой Первый Серьезный Роман из далекого четырнадцатилетия (мы с ним как-то незаметно умудрились подружиться), и еще один Длинноволосый Гитарист, и неправедно забытый мною во всех предыдущих частях календаря Юрик Арцызов...
В общем, все было шумно, и весело было всем, кроме меня.
>Почему-то во все года ранней юности (ведь с 16 до 19 - это ранняя юность? или уже нет?) меня одолевали два чувства: одиночество и скука. Мне было скучно и одиноко все время. Может быть, дело в том, что я казалась себе толстой и страшной (хотя, блин, на фотках такая вполне ничего себе девица, в прыщах, конечно, и жопа широкая - но сейчас у меня жопа еще шире, а сколько радости в жизни!). Может быть, дело в том, что никто из моих тогдашних друзей не ковырялся неблагодарно и самоистязательно в моем "богатом внутреннем мире" - а именно такой я и представляла себе искреннюю дружбу, "я залезаю в твою душу, ты - в мою, снаружи оставляем только губы, чтобы курить было удобно". Короче, непонятно, почему мне было так скучно и одиноко.
Зато понятно другое, стократ прочитанное, а теперь прожитое и осмысленное: жизнь делается самоощущением этой жизни. Как вы яхту назовете... :)<
Мы всю ночь поем песни, пьем что-то >(что можно было пить... блин! самодельный сливочный ликер "Черная курица" во всех возможных модификациях - штука, вкусом похожая на ванильный пудинг "Десертино", только приличноградусная, мы тогда только его и пили - кроме дешевой водки, ничего не было, а водку я не могла еще со дня рождения Андрейки... и о нем не рассказала, стыдно!)<, короче, никто не спит.
А утром приходит папа и видит свою дочь сидящей на столе, похмельной, с сигаретой в зубах. То, что я курю, в семье не обозначалось как факт - но теперь-то мне восемнадцать! Я имею право!
- Слезь со стола, - говорит папа.
И все :)
Той зимой, февралем 94 года, я встречаю людей, невероятно важных для всей моей жизни.
На очередном МихалНаумычевском факультативе по философии я долго разглядываю рыжеволосую девушку в темно-зеленом трикотажном платье, скроенном точно по фигуре, и думаю о том, что это нелогично и несправедливо - ведь наверняка она случайно так оделась, и даже не знает, как ей идет это платье, как чудесно оно на ней сидит и какая она в нем идеальная, восхитительно женственная. А потом, когда мы садимся пить чай, я оказываюсь напротив этой девушки - и вижу ее глаза, огромные, нечеловечески мудрые и взрослые...
Так я познакомилась с Юлькой.
Я расспрашивала Наумыча о ней, не добившись ничего более внятного, чем "эта девочка очень близка к православному понятию святости, и она очень одинока - неплохо бы тебе к ней присмотреться, ей очень нужна такая подруга, как ты".
>Вы же понимаете, "ты очень нужна этому человеку" - это еще один мой безошибочный крючок, на это меня подцепить проще всего :)<
И я присматриваюсь.
Юлька, в свою очередь, присматривается ко мне.
Мы безумно раздражаем друг друга: Юлька меня - своей типично еврейской покорностью судьбе и готовностью тащить весь мир на своих плечах; я Юльку - своей шумностью, невоспитанностью и своей манерой одеваться либо во все черное, либо ну в такое, что ни в сказках сказать, ни на помойке не найти. И еще мы раздражаем друг друга своей манерой общения, и раздражаем так сильно, что оторваться друг от друга не можем.
Вторая важная встреча произошла тоже на факультативе по философии.
МихалНаумыч объявил на уроке, что сегодня вечером на факультативе будет Особенный Гость - настоящий Юноша Белый Маг. А у меня же крючочек на всякое непонятное-эзотерическое, меня же и уговаривать не надо...
Посмотреть на Юношу Белого Мага сбежалось все педулище. Кроме того, пришли люди явно "не отсюда" - то ли заранее приглашенные, то ли с кем-то пришедшие за компанию... В общем просторная Гутлинская аудитория оказалась набита под завязку, народ сидел буквально друг у друга на плечах.
Я сидела за первой партой и вышивала салфеточку.
А потом вошел высокий худошавый темновогосый юноша с длинным носом и золотой булавкой на галстуке, встал перед аудиторией и начал говорить.
Господитыбожемой, как он говорил! Мой ровестник - почти на год младше, - кто его научил так говорить, как, когда? Каждое его слово находило отклик в моей душе - внешне-то я этого не показывала, естественно, но чувствовала себя так, будто вот этого голоса и этих слов мне не хватало всю мою жизнь, и будто бы я всегда ждала именно его - чтобы он взял меня, встряхнул хорошенько и повел за собой. Талифа куми.
И я, конечно, ведусь.
Толя Зор ловит меня сразу на несколько крючков - на свою харизму; на мою юношескую жажду переделать мир; на затаенное желание быть не как все, обладать каким-то мистическим даром - и, если уж с даром не вышло, то хотя бы соприкасаться с какой-нибудь тайной; на скуку и одиночество; и лишь в последнюю очередь - на желание учиться и меняться. В общем и целом - я ловлюсь на цацынки.
Конечно, я в него тут же влюбляюсь, но это мелочи. Что-то происходит со мной - что-то интересное, невероятно важное; и у меня пока нет этому названия. Я долго курю на крылечке педулища, спотрю на падающий снег, и думаю, думаю, думаю... Меня не оставляет четкое ощущение: прежняя жизнь кончилась, и дальше меня ждет нечто захватывающее, особенное, непредсказуемое... Я решаю учиться у Толи Зора.
Всю зиму и весну мы занимаемся на Остоженке, в огромной буржуйской квартире - помещении болгарского культурного центра. Мне ужасно интересно учиться - кроме того, у меня нет другого способа привлечь внимание Толи; я должна быть самой сообразительной, самой лучшей, самой внимательной ученицей; и в какой-то мере я этого добиваюсь.
Близится сессия в педулище, но это меня совершенно не волнует; гораздо больше меня волнует первый экзамен у Толи. По всей родительской квартире развешаны шпаргалки с древнееврейскими иероглифами, латинскими цитатами и подсказками по Арканам; родителей это страшно бесит, но они почему-то не вмешиваются - пока я учусь в педулище, все в порядке.
В начале лета Толя Зор принимает у нас экзамен по пройденному материалу; первый экзамен в моей жизни, на который я иду совершенно подготовленная - и сдаю его блестяще в паре с Мариной Бубновой. Я получаю распечатанный на матричном принтере документ, удостоверяющий, что я - младший адепт Герметического Знания; также в документе перечисляются мои обязанности, среди них - строгий запрет на курение. Делать нечего - приходится бросать, учеба уже становится важнее мелких привычек.
Катя Шмелева поступает в Ленинку, но не на филфак, куда стремилась я, а на английский. У нее - насыщенная личная жизнь, и вообще Катя из смешной девчонки в фенечках превращается в стильную девушку в шляпе и плащике. Мы видимся все реже, регулярно созваниваемся, активно сплетничаем...
Зато с Юлькой мы не расстаемся.
На втором курсе педулища я запоздало понимаю, что это - не мое место, что я не хочу тут учиться и мне тут не нравится; раньше надо было думать - теперь мне приходится доучиваться-домучиваться, засыпая на лекциях (этот прием мною активно используется с 15 лет). Родители моей учебой недовольны - и особенно они недовольны тем, что их постоянно жаждет видеть заведующая нашим отделением: у меня много прогулов и дисциплинарных нарушений. Сладкая жизнь прогульщицы мне нравится гораздо больше, чем бесконечные лекции и практикумы в педулище :)
Я продолжаю петь в хоре, продолжаю бегать на МихалНаумычевские факультативы и продолжаю учиться у Толи Зора. И впервые моя жизнь кажется мне интересной и наполненной бурными переживаниями - потому что нет ни скуки, ни одиночества: в тот год я завязываю совершенно беспонтовый роман с приятелем Леши Зайцева, Русланом.


От этого года осталась уйма фотографий.
Юлька - такая, какой я ее видела тогда; сейчас у меня такие фотографии не получаются.
Толя Зор - поляроидная карточка, и на ней он - еще очень худенький, молодой и человечный; впрочем, тогда он запрещал себя фотографировать, и этот снимок попал ко мне случайно, спустя много лет.
Наша веселая компания - все, кто тогда учился у Толи, самая первая группа, - на прогулке в Царицыно.
Карина - девочка, с которой мы познакомились на факультативе; о ней я еще расскажу.
Ну и Руслан, конечно же.
В тот год у меня появилась первая автоматическая "мыльница", и я щелкала всех подряд, желая запечатлеть приятных и интересных мне людей.

визит госпожи Оболенской

Китька позвонила, когда мы решали важный вопрос: кому достанется велосипед сына Энолы, а кому - его же мелки.
- Крысь! А какой вы любите тортик?
- Любой! - прокричала я, перекрывая своим голосом детский лепет. - А ты когда приедешь?
- Да я уже приехала, стою в универсаме, тортик выбираю.
- Ореховый не покупай! - предупредила я, зная, что мой муж тортики с орехами любит больше остальных. - Да, и, когда приедешь, загляни за дом - я там гоблинов выгуливаю.
- Окей! - сказала Китька, отбивая телефонный звонок.
- Мама, кто принесет нам тортик? - спросила Даша, отставляя ведерко.
- Китька, - ответила я.
- Китька! Китька к нам приедет! А когда она к нам приедет, сейчас? А где ее машина? Мам, ну скажи! - заверещала Даша.
- А я буду ее обнимать и целуть, - меланхолично добавила Вика.
Договорившись таким образом, гоблины продолжили делить игрушки сына Энолы.
Китька подошла незаметно - обернувшись, я уткнулась в нее взглядом и офигела. Представьте себе: детская площадка, на ней - дети разного возраста, мамашки в куртках и непачкающихся штанах; и тут вдруг появляется госпожа obolenskaya.
В коротком кожаном пальто нараспашку.
В приличном костюме брусничного цвета.
В узких кожаных ботиночках.
С мобильником в одной руке и вкусным тортиком - в другой.
И с блютусной гарнитурой на ухе - выглядящей как беспроводной микрофон эстрадной звезды.
На детской площадке! В Бутово!
Подцепив Дашу за ухрястанную песком лапку, Оболенская двинулась к подъезду, на ходу полуобернувшись ко мне с вопросом:
- Вот я, наверное, странно смотрюсь с ребенком в руке?
И промолчала я лишь из врожденной вежливости!

визит госпожи Оболенской

Китька позвонила, когда мы решали важный вопрос: кому достанется велосипед сына Энолы, а кому - его же мелки.
- Крысь! А какой вы любите тортик?
- Любой! - прокричала я, перекрывая своим голосом детский лепет. - А ты когда приедешь?
- Да я уже приехала, стою в универсаме, тортик выбираю.
- Ореховый не покупай! - предупредила я, зная, что мой муж тортики с орехами любит больше остальных. - Да, и, когда приедешь, загляни за дом - я там гоблинов выгуливаю.
- Окей! - сказала Китька, отбивая телефонный звонок.
- Мама, кто принесет нам тортик? - спросила Даша, отставляя ведерко.
- Китька, - ответила я.
- Китька! Китька к нам приедет! А когда она к нам приедет, сейчас? А где ее машина? Мам, ну скажи! - заверещала Даша.
- А я буду ее обнимать и целуть, - меланхолично добавила Вика.
Договорившись таким образом, гоблины продолжили делить игрушки сына Энолы.
Китька подошла незаметно - обернувшись, я уткнулась в нее взглядом и офигела. Представьте себе: детская площадка, на ней - дети разного возраста, мамашки в куртках и непачкающихся штанах; и тут вдруг появляется госпожа obolenskaya.
В коротком кожаном пальто нараспашку.
В приличном костюме брусничного цвета.
В узких кожаных ботиночках.
С мобильником в одной руке и вкусным тортиком - в другой.
И с блютусной гарнитурой на ухе - выглядящей как беспроводной микрофон эстрадной звезды.
На детской площадке! В Бутово!
Подцепив Дашу за ухрястанную песком лапку, Оболенская двинулась к подъезду, на ходу полуобернувшись ко мне с вопросом:
- Вот я, наверное, странно смотрюсь с ребенком в руке?
И промолчала я лишь из врожденной вежливости!