![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
подхватывая заразу
календарь
1976 год.
Глубокий январь, моя мама лежит "на сохранении". Ее упекли в роддом за три месяца до нового года. Посетителей к ней не пускают, и бабушка со старшей сестрой стоят у нее под окнами и машут руками, а мама машет им из окошка и плачет. На новый год маму ненадолго выпускают из роддома, потом запирают снова; почти через месяц на свет появляюсь я.
УЗИ тогда еще не было, папа очень хотел сына и в своем желании был неумолим. В конце января должен был родиться Тимурка (или Артемка), мама носила меня мальчиком и рожала мальчиком, акушерка кричала ей "тужься, твой сын идет", - а когда "сын" "вышел", тут-то им и был всем сюрприз. Я молча смотрела на мир мутными голубыми глазами, совершенно не собираясь оказываться мальчиком. По милой советской традиции, меня маме показали издалека, повелев: "Смотри, кого родила!" Мама, замордованная болью, только вяло отмахнулась - перед глазами у нее все плыло, и свисающую у меня между колен пуповину она приняла за самый важный отличительный признак. "Смотри, какая у тебя дочка!" - похвасталась акушерка. - "А чего это она молчит? Уж не немая ли?" Бородатый доктор-гинеколог, следивший за течением родов, шлепнул меня по заднице, и я басом изрекла: "Уа. Уа!" - "Ух ты, какой голосина!" - восхитился доктор. - "Не иначе, певицей будет!"
Потом меня помыли-накормили-скрутили, а маме принесли только на следующее утро - еще одна милая традиция советских роддомов. Мама первый раз взяла меня на руки спустя почти сутки после родов, и скривилась: "Это не мой ребенок. Я родила сына, а тут - красная карточка, и написано 'дочь'. Принесите мне моего сына." Медсестра, привезшая тележку с младенцами, пожала плечами - ща, мол, я тебе принесу, сама не рада будешь, - и притащила маме здоровенного татарчонка, которому была уже почти неделя; у его мамы не хватало молока, парень недоедал и поэтому страшно злился. Медсестра положила перед мамой двоих детей - меня, белокожую и голубоглазую, и парнишку - красного от злости, ревмя ревущего и потного от крика. "Смотри," - сказала медсестра. - "Вот тебе мальчик, а вот, посмотри - девочка. Кого выбираешь?" Перспектива оказаться наедине с орущим кульком не понравилась маме настолько, что она со вздохом облегчения выбрала меня.
С тех пор я иногда побаиваюсь, что меня с кем-то путают и рождественский подарок на самом деле предназначен не мне, а соседскому голодному мальчишке. Впрочем, если настаивать на своем, то все будет, как я решила.
Зато меня назвали Ольгой, и именины у меня - ровно через полгода после дня рождения. Ровнехонько.
У мамы - уйма родственников, и все они Знают, Как Надо Растить Ребенка. Поэтому купают меня на кухне, при зажженной плите, завесив окна и двери одеялами; в шесть месяцев мне впервые дают пососать соленую селедку, а перенают до трех месяцев весьма туго. "Ты посмотри," - радуются родственники, - "Вот ты ее скручиваешь тугенько, у нее все занемевает и она засыпает спокойно". Неудивительно, что разговаривать я научилась чуть ли не быстрее, чем ходить.
От этого года моей жизни осталось несколько фотографий: я в плотном трикотажном костюмчике, вязаных пинетках, вязаной безрукавке и платочке на лысине. И надпись на обороте: "Нашей Оленьке 6 месяцев". Напоминаю, родилась я в январе.
1977 год.
Одно из самых ярких детских воспоминаний - кроватка в родительской спальне, темная кроватка с высокими бортиками и "решеткой". Я просыпаюсь утром, шумлю, болтаю с родителями, которые тоже уже проснулись и лежат в обнимку, а потом меня вынимают из кроватки и пускают в Родительскую Постель. Папа лежит под одеялом - ноги домиком, а я по его ногам, как по горке, съезжаю - сначала от коленок вниз, к пяткам, потом перелезаю и съезжаю вперед, на живот. Папа ойкает, мама смеется: "Прикрываться надо", - а я недоумеваю: что там прикрывать, и так же все под одеялом.
В этом же году я Проглотила Магнит. До сих пор помню, как папа следил за Выходом Магнита, и каким холодным был ободок белого эмалированного горшка. До сих пор папа очень любит об этом рассказывать, особенно за столом.
Да, от папы в наследство мне достался острый язык, от мамы - длинный. Поэтому родители мои уйму сил приложили к тому, чтобы научить меня молчать - и, надо признаться, до определенного момента у них это выходило.
1978 год.
Мне два года. Решив, что "девочка очень худенькая", меня начинают целенаправленно откармливать. Мама готовит очень вкусно, и плоды ее стараний вы можете лицезреть с любой стороны меня.
Оправдывая надежды бородатого доктора из предпредыдущего года, я пою. Пою все время, не замолкая. Когда мама особенно проникается моим пением, меня отправляют гулять на балкон - пока еще незастекленный. Гулять мне неинтересно - места на балконе очень мало, а закутана я... Мамадарагая. От тех времен тоже остался снимок: круглый медвежонок в шубе из рыжего цигейка, в теплых рейтузах и в валенках выше колена - я их страшно не любила, потому что ноги в них совершенно не сгибались. А под шубой были две теплых кофты и майка, а под рейтузами были колготки, а под лохматой вязаной шапкой (вот вы сейчас офигеете!) была тонкая трикотажная шапочка, а под ней - хлопчатобумажная косынка. Неудивительно, что сейчас я любой высокой обуви, даже самой красивой, предпочитаю короткие теплые ботинки, а шапкам-шарфам и прочей многослойности - одну теплую куртку с капюшоном и высоким воротником; куртку, которую можно в двадцатипятиградусный мороз надеть на футболку, пройтись так по улице и не замерзнуть.
Я часто болею, и папа носит меня на руках всю ночь, напевая студенческие и хулиганские песни. На руках у папы уютно и сонно, но очень мешает свет люстры, бьет прямо в глаза.
1979 год.
Мне три года. Летом мы с родителями едем отдыхать на Азовское море, по пути забросив старшую сестру в обожаемый ею Новочеркасск, к бабушке со стороны мамы, куда мы ездим каждое лето.
Море мне нравится, но полосу прибоя от пляжа отделяет какая-то странная полоса грязи, которая кажется мне омерзительной и совершенно непреодолимой. Периодически папа переносит меня через эту полосу, но купаться мне уже не хочется, я ежусь и визжу, и меня оставляют в покое.
Я учусь делать замки из морского песка, влажного и податливого, как глина. На Аксае, где бабушка живет, песок совсем другой - жидковатый, - и замки из него не строятся, а выливаются по капле, и эта хитрая наука мне пока недоступна.
Корпуса пансионата, где мы живем, окружает огромный тенистый парк с мраморными скамьями и мраморным же шахматным столиком - сколько мы ни гуляли вокруг, я не увидела ни одного живого шахматиста. Зато мне удалось залезть на статую дискобола (или пионера с горном, не помню), и папа снимал меня с нее под испуганные крики мамы.
На папе - высоко и удобно, вот только за шею держаться нельзя, а за плечи - неудобно, и меня быстро ссаживают.
На балконе нашего номера - плетеная мебель, а под потолком балкона ласточки свили гнездо. Оттуда все время торчит чей-то длинный хвостик, и я думаю, что ласточке там очень тесно, и что мне хотелось бы вырастить птенчика. К счастью, птенчиков пока нет, и моим порывам не суждено сбыться.
В столовой мне не достается творожного десерта, и я устраиваю дикий скандал - такой, что меня выводят из столовой (при этом мама жутко смущается и делает вид, что все в порядке). Мы идем прогуляться на море, чтобы успокоить расстроенные нервы родителей, и меня в междуножье кусает овод. Боль такая, что я снова реву и не могу остановиться; а происходящее потрясает меня настолько, что я еще несколько дней после этого рассказываю всем окружающим, что меня укусили, и показываю, куда именно.
По вечерам мы много гуляем в компании соседей - девушки с косой по попу и ее то ли папы, то ли дедушки, то ли мужа. У нее - белое платье и светлая коса, у него - шляпа из дырявой ткани, а у папы - красная рубашка, и папа мне кажется особенно красивым.
хватит для начала, пожалуй
1976 год.
Глубокий январь, моя мама лежит "на сохранении". Ее упекли в роддом за три месяца до нового года. Посетителей к ней не пускают, и бабушка со старшей сестрой стоят у нее под окнами и машут руками, а мама машет им из окошка и плачет. На новый год маму ненадолго выпускают из роддома, потом запирают снова; почти через месяц на свет появляюсь я.
УЗИ тогда еще не было, папа очень хотел сына и в своем желании был неумолим. В конце января должен был родиться Тимурка (или Артемка), мама носила меня мальчиком и рожала мальчиком, акушерка кричала ей "тужься, твой сын идет", - а когда "сын" "вышел", тут-то им и был всем сюрприз. Я молча смотрела на мир мутными голубыми глазами, совершенно не собираясь оказываться мальчиком. По милой советской традиции, меня маме показали издалека, повелев: "Смотри, кого родила!" Мама, замордованная болью, только вяло отмахнулась - перед глазами у нее все плыло, и свисающую у меня между колен пуповину она приняла за самый важный отличительный признак. "Смотри, какая у тебя дочка!" - похвасталась акушерка. - "А чего это она молчит? Уж не немая ли?" Бородатый доктор-гинеколог, следивший за течением родов, шлепнул меня по заднице, и я басом изрекла: "Уа. Уа!" - "Ух ты, какой голосина!" - восхитился доктор. - "Не иначе, певицей будет!"
Потом меня помыли-накормили-скрутили, а маме принесли только на следующее утро - еще одна милая традиция советских роддомов. Мама первый раз взяла меня на руки спустя почти сутки после родов, и скривилась: "Это не мой ребенок. Я родила сына, а тут - красная карточка, и написано 'дочь'. Принесите мне моего сына." Медсестра, привезшая тележку с младенцами, пожала плечами - ща, мол, я тебе принесу, сама не рада будешь, - и притащила маме здоровенного татарчонка, которому была уже почти неделя; у его мамы не хватало молока, парень недоедал и поэтому страшно злился. Медсестра положила перед мамой двоих детей - меня, белокожую и голубоглазую, и парнишку - красного от злости, ревмя ревущего и потного от крика. "Смотри," - сказала медсестра. - "Вот тебе мальчик, а вот, посмотри - девочка. Кого выбираешь?" Перспектива оказаться наедине с орущим кульком не понравилась маме настолько, что она со вздохом облегчения выбрала меня.
С тех пор я иногда побаиваюсь, что меня с кем-то путают и рождественский подарок на самом деле предназначен не мне, а соседскому голодному мальчишке. Впрочем, если настаивать на своем, то все будет, как я решила.
Зато меня назвали Ольгой, и именины у меня - ровно через полгода после дня рождения. Ровнехонько.
У мамы - уйма родственников, и все они Знают, Как Надо Растить Ребенка. Поэтому купают меня на кухне, при зажженной плите, завесив окна и двери одеялами; в шесть месяцев мне впервые дают пососать соленую селедку, а перенают до трех месяцев весьма туго. "Ты посмотри," - радуются родственники, - "Вот ты ее скручиваешь тугенько, у нее все занемевает и она засыпает спокойно". Неудивительно, что разговаривать я научилась чуть ли не быстрее, чем ходить.
От этого года моей жизни осталось несколько фотографий: я в плотном трикотажном костюмчике, вязаных пинетках, вязаной безрукавке и платочке на лысине. И надпись на обороте: "Нашей Оленьке 6 месяцев". Напоминаю, родилась я в январе.
1977 год.
Одно из самых ярких детских воспоминаний - кроватка в родительской спальне, темная кроватка с высокими бортиками и "решеткой". Я просыпаюсь утром, шумлю, болтаю с родителями, которые тоже уже проснулись и лежат в обнимку, а потом меня вынимают из кроватки и пускают в Родительскую Постель. Папа лежит под одеялом - ноги домиком, а я по его ногам, как по горке, съезжаю - сначала от коленок вниз, к пяткам, потом перелезаю и съезжаю вперед, на живот. Папа ойкает, мама смеется: "Прикрываться надо", - а я недоумеваю: что там прикрывать, и так же все под одеялом.
В этом же году я Проглотила Магнит. До сих пор помню, как папа следил за Выходом Магнита, и каким холодным был ободок белого эмалированного горшка. До сих пор папа очень любит об этом рассказывать, особенно за столом.
Да, от папы в наследство мне достался острый язык, от мамы - длинный. Поэтому родители мои уйму сил приложили к тому, чтобы научить меня молчать - и, надо признаться, до определенного момента у них это выходило.
1978 год.
Мне два года. Решив, что "девочка очень худенькая", меня начинают целенаправленно откармливать. Мама готовит очень вкусно, и плоды ее стараний вы можете лицезреть с любой стороны меня.
Оправдывая надежды бородатого доктора из предпредыдущего года, я пою. Пою все время, не замолкая. Когда мама особенно проникается моим пением, меня отправляют гулять на балкон - пока еще незастекленный. Гулять мне неинтересно - места на балконе очень мало, а закутана я... Мамадарагая. От тех времен тоже остался снимок: круглый медвежонок в шубе из рыжего цигейка, в теплых рейтузах и в валенках выше колена - я их страшно не любила, потому что ноги в них совершенно не сгибались. А под шубой были две теплых кофты и майка, а под рейтузами были колготки, а под лохматой вязаной шапкой (вот вы сейчас офигеете!) была тонкая трикотажная шапочка, а под ней - хлопчатобумажная косынка. Неудивительно, что сейчас я любой высокой обуви, даже самой красивой, предпочитаю короткие теплые ботинки, а шапкам-шарфам и прочей многослойности - одну теплую куртку с капюшоном и высоким воротником; куртку, которую можно в двадцатипятиградусный мороз надеть на футболку, пройтись так по улице и не замерзнуть.
Я часто болею, и папа носит меня на руках всю ночь, напевая студенческие и хулиганские песни. На руках у папы уютно и сонно, но очень мешает свет люстры, бьет прямо в глаза.
1979 год.
Мне три года. Летом мы с родителями едем отдыхать на Азовское море, по пути забросив старшую сестру в обожаемый ею Новочеркасск, к бабушке со стороны мамы, куда мы ездим каждое лето.
Море мне нравится, но полосу прибоя от пляжа отделяет какая-то странная полоса грязи, которая кажется мне омерзительной и совершенно непреодолимой. Периодически папа переносит меня через эту полосу, но купаться мне уже не хочется, я ежусь и визжу, и меня оставляют в покое.
Я учусь делать замки из морского песка, влажного и податливого, как глина. На Аксае, где бабушка живет, песок совсем другой - жидковатый, - и замки из него не строятся, а выливаются по капле, и эта хитрая наука мне пока недоступна.
Корпуса пансионата, где мы живем, окружает огромный тенистый парк с мраморными скамьями и мраморным же шахматным столиком - сколько мы ни гуляли вокруг, я не увидела ни одного живого шахматиста. Зато мне удалось залезть на статую дискобола (или пионера с горном, не помню), и папа снимал меня с нее под испуганные крики мамы.
На папе - высоко и удобно, вот только за шею держаться нельзя, а за плечи - неудобно, и меня быстро ссаживают.
На балконе нашего номера - плетеная мебель, а под потолком балкона ласточки свили гнездо. Оттуда все время торчит чей-то длинный хвостик, и я думаю, что ласточке там очень тесно, и что мне хотелось бы вырастить птенчика. К счастью, птенчиков пока нет, и моим порывам не суждено сбыться.
В столовой мне не достается творожного десерта, и я устраиваю дикий скандал - такой, что меня выводят из столовой (при этом мама жутко смущается и делает вид, что все в порядке). Мы идем прогуляться на море, чтобы успокоить расстроенные нервы родителей, и меня в междуножье кусает овод. Боль такая, что я снова реву и не могу остановиться; а происходящее потрясает меня настолько, что я еще несколько дней после этого рассказываю всем окружающим, что меня укусили, и показываю, куда именно.
По вечерам мы много гуляем в компании соседей - девушки с косой по попу и ее то ли папы, то ли дедушки, то ли мужа. У нее - белое платье и светлая коса, у него - шляпа из дырявой ткани, а у папы - красная рубашка, и папа мне кажется особенно красивым.
хватит для начала, пожалуй
no subject
меня в детстве укусило за руку нечто-из-травы. наверное, шершень какой-нибудь из-под земли выбрался, они же вроде в норах живут. с тех пор у меня аллергия на укусы пчел и ос. с температурой, пузырями и прочая. а прежде не было.
(no subject)
no subject
Читала начало, ну все как про меня)))
1976, ждут парня Артемку... вылезаю я)))))))
(no subject)
no subject
(no subject)
no subject
(no subject)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
no subject
(no subject)
no subject
Ещё бы с фотографиями -- все эти шубки и пинеточки... брр...
(no subject)
no subject
Пиши еще! :о) Очень интересно читать! :)
(no subject)
no subject
ЗЫ Ходила на фитнес последний раз, там была девочка до безумия на тебя похожая :) Мне кажется, у тебя даже голос и манера говорить должны быть примерно такие :)
(no subject)
(no subject)
(no subject)
no subject
(no subject)
(no subject)